— Что ж, досадно. Придется нам с тобой и впрямь ждать майских праздников.

Я простился с Юлей и вышел с покупками из магазина. Когда я выходил, прыщавый мужик, оторвавшись от изучения культиватора, проводил меня долгим пристальным взглядом. Чему, собственно, я не удивился. Здесь было вообще принято внимательно, словно носителя опасного инфекционного вируса, рассматривать всех незнакомых людей.

Дома у меня внезапно разболелась голова. Как молоточком, застучало изнутри в висках. Загудело в ушах. Зарябило в глазах. Пришлось принять сразу несколько таблеток, прописанных в больнице моим лечащим врачом. Ничего не поделаешь. Продолжал сказываться все-таки удар бейсбольной битой по моей голове.

Вскоре мне стало лучше. Головная боль почти прекратилась. Пора было приниматься за приготовление праздничного обеда.

Я собирался приготовить солянку по-грузински, латвийский курземес строганов с отварным картофелем и украинский извар из сушеных фруктов. Рецепты их были в кулинарной книге, обнаруженной в дядиной библиотеке. Все необходимые продукты у меня имелись. На неделе я купил у тетки Ульяны, матери Юли, много разных овощей и солений. И, честно сказать, последние дни я в основном всем этим и питался. Хотелось надеяться, что она их вырастила на своем огороде, а не нашла на городской свалке.

Когда я вертелся у плиты, почему-то вспомнил о Ленине. Точнее, об его знаменитых словах, что каждая кухарка, после революции, сможет у нас управлять государством. Любопытно, а умел ли он сам готовить? Очень сомневаюсь. Причина — огромная занятость вождя мирового пролетариата. Публичные выступления и написание научных трудов отнимали все его силы и время. Впрочем, стоп. Как же тогда он жил летом 17 года в шалаше в Разливе? Не носили же ему товарищи по партии, нарушая законы конспирации, в судках комплексные обеды? Значит, варганил все-таки себе на костре какую-никакую похлебку. Именно там, в Разливе, и вызрел его опыт управления страной.

Получается, все наши беды проистекали от того, что наши правители плохо готовили или вообще не умели готовить. Неплохая мысль. Нужно будет ее запомнить.

Дверной звонок загремел так, как упавшая на пол пустая кастрюля. Моя промашка. Во время ремонта следовало бы сменить его на другой звонок — более тихий и мелодичный.

На пороге стоял длинный прыщавый мужик. Тот самый, что в магазине, сидя на корточках, изучал культиватор. У него были неприятные мутные глаза с черными крапинками, которыми он оценивающе смотрел на меня.

— Очнись, приятель. Чего надо? — спросил я, прерывая затянувшуюся паузу. От мужика исходила явная угроза. Нет, это был вовсе не обычный скромный поселянин.

— Так чего надо? — снова спросил я.

— Аппетитно у тебя пахнет. По-моему, ты чудесно здесь устроился, — с усмешкой произнес он.

— Но тебе-то что за дело?

— Дело как раз есть. Меня зовут Геннадий, — представился мужик. — А ты, выходит, родственник Головы?

— Какой такой «головы»?

— Не слишком ты сообразительный малый, Вова. Я говорю про твоего умершего дядю. Про Виктора Бугримова.

— Сразу бы так и сказал. А то «голову» какую-то приплел. Да, я его племянник. Таиться от народа мне нечего, — огрызнулся я.

— Прекрасно, племянник. Ты-то нам и нужен. Твой дядя был нам должен.

— Кому это нам?

— Своим коллегам по работе.

— Сочувствую лично тебе и другим его коллегам. Но мне не ясно, причем тут я?

— Очень даже причем, — с нажимом произнес он. — За покойного Виктора придется расплачиваться тебе. Ведь именно ты получил все его добро.

— Что с того?

— А вот что. Ты, Вова, должен заплатить нам десять тысяч баксов.

— Сколько-сколько? — переспросил я, подумав, что ослышался.

— Повторяю: ты должен заплатить нам десять тысяч баксов. Я прошу еще по самой нижней планке и без процентов. Я учитываю то, что ты инвалид и тебе требуется усиленное питание.

— Да ты рехнулся, мужик! Как у тебя с головой?! Откуда ты берешь такие цифры! Все дядино добро вместе с квартирой стоит намного меньше, — возмутившись, заметил я.

— Ну, предположим, не меньше, — возразил мужик. — Ничего, Вова. Наскребешь где-нибудь, не маленький. Советую, пораскинь лучше мозгами.

— А у вас есть его долговая расписка?

— Какая к шутам долговая расписка? Я приду к тебе за деньгами ровно через неделю. Ты давай уж, не заставляй нас прибегать к крайним мерам. Мы этого не любим, — произнес он, развернулся и разболтанной походкой направился к лестнице.

Я был в полном замешательстве. Не найдя мужику слов для достойного ответа, я продолжал стоять истуканом в дверном проеме.

Шутка ли сказать — десять тысяч долларов. Я не обладал такими деньгами. Но если бы и обладал, то с какой стати должен был платить за своего дядю? Эдак любой прохвост с улицы может потребовать с меня деньги. Дескать, ему задолжал покойный Виктор.

К действительности меня вернул грохот отъезжающего от дома самосвала. Вероятно, мой визитер использовал его в качестве такси. Что ж, самый подходящий транспорт для наших весенних дорог. За исключением боевой машины пехоты.

Нет, но хороши бывшие коллеги моего дяди!

За разъяснениями я решил обратиться к Мареку. Наверняка он, как сторожил, был в курсе всего происходившего в поселке.

Мой сосед долго не открывал дверь. Когда же, наконец, ее открыл, то выглядел бледным, напряженным и испуганным.

— Это ты, Володя? Ну, здравствуй. Извини, я слышал звонки. Но не отпирал, потому что был занят. Гнал самогон, — сказал он. Теперь стало понято, почему обычно бдительный и любопытный Марек не выглянул из своей квартиры на наш разговор с мужиком.

После нескольких незначительных фраз, я пригласил его к себе на праздничный обед.

Но обед, мягко говоря, у меня не получился. Что-то я недосолил, что-то — пересолил. Курземес строганов подгорел. Картофель разварился. Извар наполовину выкипел из кастрюли.

Нет, легче и проще было питаться полуфабрикатами!

Впрочем, если бы у меня даже отлично получились все блюда, то ел бы я сейчас без всякого удовольствия. Недавний визит длинного прыщавого мужика начисто отбил у меня весь аппетит.

Поэтому, немного пожевав подгоревшую свинину, я рассказал Мареку, кто и зачем ко мне сегодня приходил.

— Ничего удивительного, — выслушав меня, сказал он. — Твой дядя, мир его праху, был у нас заметной и влиятельной фигурой. Виктору вполне могли одолжить денег под одно его честное слово.

— Стоп, Марек. Но я помню, ты говорил совсем иное. Что, напротив, многие ему были должны, — возразил я.

— Я этого не отрицаю. Но согласись, я же не вникал во все его денежные дела.

— Ладно, проехали, — махнул я рукой. — Кстати, тебе знаком этот мужик? Он называет себя Геннадием.

— Естественно, это Генка Кривонос. Прежде он был правой рукой у твоего дяди.

— По-моему, премерзкая личность эта его правая рука, — хмыкнув, заметил я. — Но все же мне не понятно, почему я должен кому-то там платить?

— Просто долги Виктора стали теперь твоими долгами, — нравоучительно произнес Марек и пододвинул ближе к себе тарелку с остатками национального латвийского блюда. — Как, говоришь, называется?

— Курземес строганов.

— Красиво. Зря, Володя, ты ругаешь свою стряпню. Мне, например, она очень нравится. Почти как в ресторане. Не каждая женщина еще сумеет приготовить так, чтоб было с хрустящей корочкой.

— Я рад, что не напрасно старался, — ответил я и вытер салфеткой повлажневший лоб.

— Слушай, Володя, я долго к тебе присматриваюсь и никак не возьму в толк. Ты на самом деле не знаешь, кем был твой дядя? Или только притворяешься, что не знаешь?

— Почему не знаю? Отлично знаю! Сначала он был зоотехником. Потом, по твоему рассказу, сторожем на мусорном полигоне, — сказал я.

— Да, верно, — кивнул Марек. — Официально он числился сторожем. Всегда только так себя и называл. Все же остальные — Голова. Потому как на этой городской свалке Виктор был царь и бог. От его воли зависела жизнь и смерть ее обитателей. Все они ему подчинялись и каждый месяц платили дань. У него были помощники. Не из бомжей. В том числе и Генка Кривонос.