Иван Алексеевич сделал вид, что не замечает плохого самочувствия жены: похороны ведь, так и должно быть. Да и просто боялся напороться на обычное Ингино: «С чего ты взял, что я болею?!»

Когда автобус поехал, у Инги закружилась голова, она даже вцепилась в кресло, чтобы не свалиться, но до самого кладбища держала себя в руках.

Вид кладбища произвел на нее такое же впечатление, как крест на черта. Она стояла над могилой и думала о том, что ей уже за сорок. И о том, что правы были язычники, когда сжигали трупы. «Ну кому это надо – класть мертвеца в гроб, чтобы его там ели черви. Такие маленькие беленькие червячки, которые заползают через мелкие щели в этот деревянный домик и начинают ползать по телу. А потом они потихоньку начинают грызть мясо, грызут, грызут, пока не останутся лишь белые кости, такие же белые, как и сами червячки. Червячки уползают к следующему трупу, а белые кости, рассадники инфекции, остаются... Сибирская язва, бубонная чума, сифилис... Вся кладбищенская земля пропитана этой дрянью... Зачем сюда приходят? Нельзя, нельзя...»

Когда гроб опускали в могилу, где-то на дереве каркнул ворон, и Инга почти почувствовала, как покойник положил руку ей на плечо. Женщина застонала и пошатнулась. Иван Алексеевич, который стоял рядом, поддержал ее.

– Может, пойдем в автобус? – шепнул он.

Инга покачала головой. Ей не хотелось привлекать к себе лишнее внимание, иначе все эти старушки, которые помнят ее еще девчонкой, начнут суетиться и похороны с поминками растянутся до бесконечности. А она не любила бесконечность: от одного этого слова веяло холодом.

Первые комья сухой земли ударили по крышке гроба, и Инга почувствовала, что ее словно сжали в холодных тисках. Она вновь покачнулась, но Иван Алексеевич приобнял жену и не отпускал, пока не сели в автобус. Инга была бледная и за все время, пока хоронили, не проронила ни слова.

В автобусе услышала, как судачили про нее старухи:

– Ишь, как переживает-то за Семена. А когда жив был, так и не помнил его никто.

– Может, нездешняя?

– Та не, это Клавкина дочь.

Поминки были очень скромными и недолгими, в небольшом кафе на окраине города. После поминок, уже дома, Инга вновь почувствовала себя плохо. Переступив порог квартиры, женщина хотела пройти на кухню попить воды, но голова у нее закружилась, и она упала в обморок. На этот раз Иван Алексеевич не успел подхватить жену. Вдвоем с сыном они перенесли Ингу Константиновну на диван. Они хотели вызвать «скорую», но Инга очнулась и сказала, что обойдется без врачей. Остаток дня ее сильно знобило, а голова прямо раскалывалась.

Всю ночь Ингу мучили кошмары. Проснувшись, она долго не могла поверить, что просто лежит в постели в своем доме. Но успокоиться так и не смогла. На душе было тяжело, в висках стучало. Она попыталась встать – в глазах потемнело, и она рухнула обратно на кровать. На работу в таком состоянии нельзя было идти, и Инга, дотянувшись до телефона, вызвала врача.

Доктор появился ближе к обеду. Измерив Инге давление, он предложил ей лечь в больницу. Она отказалась.

– Инга Константиновна, у вас гипотония, прескверная штука. Хотя, в принципе, можно и дома полежать. К вам медсестра походит, уколы поделает. А дней через десять – ко мне на прием. И не раньше. Никаких «через три дня на работу». Договорились? Я вам раньше все равно больничный не закрою. Да и в санаторий вам не мешало бы съездить. Подлечитесь, продышитесь. Там такой замечательный воздух. Полюбуетесь закатами, успокоитесь.

Инга, которая больничный последний раз брала, когда рожала Людмилу, не стала спорить.

Но спокойного отдыха не получалось. Все время женщину одолевали мысли о старости и смерти. И аппетит пропал.

– Мам, ты что, серьезно заболела? – спросил сын. – Не ешь ничего... А мне вот голодно что-то.

Дима не помнил, когда мать болела в последний раз. Наверное, это было до его рождения.

– Давление у меня низкое, – сухо отозвалась мать. – Сам приготовь себе что-нибудь. Глазунью пожарь.

– Мам, а мы с Женей хотели... – начал Димка.

– Дмитрий, у меня раскалывается голова, и я не хочу ничего слушать... – простонала Инга. – Потом...

Инга прикрыла глаза. В голове словно стучали молоточки, приговаривая: «болезнь – старость, болезнь – старость». Инга подумала, а не сходит ли она с ума.

Димка не стал приставать к матери с сообщением, что он хочет расписаться с Женей в ближайшее время. И по непонятной для него причине вспомнил, как прошлым летом заикнулся матери о том, что хотел бы жениться, а Инга Константиновна, к его глубокому удивлению, не ругалась, а лишь сказала, что он должен хорошенько подумать. Ведь девушка собирается поступать в институт, и у замужней студентки могут возникнуть проблемы с общежитием. Димка о такой стороне жизни даже не задумывался, а когда задумался, понял, что мать абсолютно права. Вот поступит его Ева в вуз, получит комнату, а потом можно и о свадьбе поговорить. Да и сейчас, если бы не ее глупые «девичьи мечты» о белом платье, фате и обручальных кольцах, они могли бы спокойно пойти в загс и расписаться. А так – придется ждать, пока мать оклемается. Не изверг же он – донимать больную мать своими проблемами.

Инга провалялась на диване столько, сколько велел доктор. И с каждым днем мысль отправиться в санаторий одной, без мужа и детей, нравилась ей все больше и больше.

Дима долго думал, как рассказать Женьке о том, что он не смог поговорить с матерью о будущей свадьбе. Он не хотел огорчать свою девушку, но и мать находилась в таком странном состоянии, что Димка просто не отважился начать серьезный разговор о своих матримониальных планах.

А когда Димка услышал фразу матери о санатории, то понял: он предложит Женьке поехать на недельку отдохнуть в горы. Тогда и сообщение об откладывающейся свадьбе будет воспринято совсем по-другому.

Возле Женькиного подъезда он столкнулся с Джеммой, которая, как обычно, таскала с собой крысу.

– Как дела? Как самочувствие Крыси?

– Крыся умерла. Это – Пуся.

Дмитрий удивлялся странному поведению девушки, которая почему-то всегда выходила во двор с крысой и упорно пыталась засунуть мерзкое животное ему в руки. При этом она часто бормотала что-то неразборчивое. Но в данный момент ему было абсолютно все равно, Крыся это или Пуся. Поэтому он просто сказал «а-а-а...» и не стал задерживаться возле девушки, боясь услыхать историю смерти горячо любимой Крыси в подробностях.

– Ева, у меня есть обалденное предложение: поехали на неделю вдвоем в горы, – сказал он Женьке после поцелуя.

Женькины глаза засияли:

– Ты и я? И никого больше?

И тут же потухли:

– Это у нас будет такое запоздалое празднование новогоднее... Если бы мы встретили этот год вместе, то все было бы по-другому...

– Евочка, солнышко, ну я же тебе сто раз говорил – начальнику училища попала вожжа под хвост... – заныл Димка. – Кто ж знал, что в конце декабря наших пацанов угораздит залететь в милицию за драку. Если бы они хоть в форме были! Может, их бы и не загребли. А так... Ты же понимаешь, я никак не мог вырваться...

– А деньги? – забеспокоилась Женька. – Мне мама точно не даст ни рубля. У отца сколько-то можно выпросить, но вряд ли он даст много – только из своих карманных.

– Я уже все продумал, – улыбнулся Димка. – Ты попросишь у своей бабушки, а я – у своей.

– А сколько надо?

– Я думаю, тысячи четыре всяко надо. А лучше пять. На каждого! Гулять так гулять.

– Ого, – протянула Женька. – Пять тысяч у моей бабушки, конечно, найдется. Она травами хорошо зарабатывает. Вот только даст ли столько?

– Ну, родной-то внучке...

– О, у меня идея... Поехали вдвоем к бабуле. Она на тебя посмотрит, ты ей понравишься, и тогда она точно даст.

– А если не понравлюсь?

– Да ну, с чего это ты должен ей не понравиться?

– Тогда и ты к моей пойдешь, договорились?

– Ага.

После недолгих препирательств решено было сначала все же отправиться к Димкиной бабушке: она жила ближе. И если у нее все пройдет нормально, тогда на следующий день можно смело ехать и к Женькиной.