Кетчер (пожимает плечами). Россия.
Шевырев (перебивает). Это не литературная критика, а попирание святынь ради собственного удовлетворения.
Полевой отводит Кетчера в сторону. В это время входят госпожа Беер и Варвара и встречаются с Михаилом, которого теперь держит под руку Татьяна.
Полевой. Я их предупреждал. Они погубили себя ни за что.
Варвара. Мишель! Я не понимаю, почему ты не у себя в полку.
Михаил. Мой полковник постоянно спрашивает то же самое.
Варвара. Татьяна, в чем смысл танцевать с собственным братом?
Михаил с Татьяной исчезают из виду. Шевырев приклеивается к проходящему мимо гостю (Дьякову) и утаскивает его прочь от его собеседницы, Вареньки.
Шевырев (уходя). Вы уже видели “Телескоп”? Вы только послушайте: “…Я упорно держусь той роковой мысли…”
Входящий Станкевич раскланивается с госпожой Беер.
Станкевич. Госпожа Беер!
К его удивлению, госпожа Беер не обращает на него внимания. Станкевич уходит в том же направлении, что и Белинский; проходя мимо Вареньки, едва не задевает ее. Он еле замечает ее, но она замечает его и смотрит ему вслед.
Варвара. Варенька!.. Что ты сделала со своим женихом?
Дьяков возвращается. Варвара обращается к нему.
О, вы здесь! Вы ведь помните госпожу Беер.
Госпожа Беер. Мы все с нетерпением ждем свадьбы, господин Дьяков.
Дьяков (кланяясь ей). Я счастливейший человек на земле.
Варвара. Пойдемте… (уходя, Вареньке) Постарайся же побольше улыбаться…
Варенька (широко улыбаясь, холодно). Так?
Дьяков берет Вареньку под руку и уводит ее вслед за Варварой, в то время как госпожа Беер замечает Чаадаева и устремляется к нему.
Кетчер (между тем обращаясь к Полевому). Осуждены тайно, после девяти месяцев в предварительном заключении. Троим дали тюремный срок, шестерых в ссылку, причем Герцена дальше всех.
Госпожа Беер, направляясь к Чаадаеву, проходит мимо Полевого, который, к ее удивлению, щелкает пальцами в ее адрес.
Полевой. Вот эдак.
Госпожа Беер (неопределенно). Господин Полевой…
Кетчер (продолжает). И все это за какую-то болтовню за ужином, на котором Герцена вовсе не было. Самое смешное, что Сазонова, который там был, даже не арестовали. А теперь ему выдали паспорт для поездки за границу по состоянию здоровья! Если бы эти люди были врачами, то они бы рассматривали вам гланды через задницу…
Госпожа Беер (Чаадаеву). Петр Чаадаев!
Чаадаев (госпоже Беер). Ваш дом – убежище, в моем случае – от безделья.
Госпожа Беер. Я всем говорю, что это вы написали ту très méchante[24] статью в “Телескопе”.
Чаадаев. Да, я видел… Интересное время.
Госпожа Беер. Время?
Чаадаев. Да, время.
Полевой без приглашения включается в беседу, бросая Кетчера.
Полевой. Да, “Телеграф” доигрался!
Госпожа Беер. Мы говорим о “Телескопе”, господин Полевой.
Полевой. Нет уж, позвольте с вами не согласиться. Мне ли не знать – мой “Телеграф” был голосом реформ. Я льщу себе тем, что к нему прислушивался государь император… Но кто бы мог подумать. Закрыли за отрицательную рецензию на новую пьесу Кукольника.
Чаадаев. Вы могли бы догадаться, что царская семья благосклонно примет пьесу, объединяющую интересы Господа Бога и предков его императорского величества.
Госпожа Беер. Согласитесь, господин Полевой, что вы будете выглядеть весьма нелепо через сто лет, когда “Рука Всевышнего Отечество спасла” станет классикой, а имя Кукольника – символом российского театра.
За сценой слышится грохот опрокидываемого стола, звон падающих бокалов, тревожные возгласы и растерянные восклицания. Белинский, пятясь, задом появляется на сцене. Он рассыпается в извинениях. Вслед за ним входит Станкевич. Кетчер по-рыцарски бросается спасать ситуацию.
Кетчер. Пропустите, я врач!
Госпожа Беер. Ну что такое на этот раз?
Белинский. Я знал, что так получится!
Станкевич. Ничего страшного, Белинский.
Белинский пытается бежать, Станкевич, стараясь его остановить, хватается за карман и отрывает его. На пол падают монета или две и маленький перочинный ножик. Белинский, не обращая внимания, напролом пробивается к выходу.
Погоди… Ты что-то обронил…
Станкевич подбирает монеты. В то же время госпожа Беер отправляется узнать, в чем дело, и застает его в позе, которую она принимает за умоляющую. Она жестом дает понять, что ей не до того, и, не останавливаясь, уходит.
Госпожа Беер…
Полевой (Чаадаеву). Но вы, без сомнения, читали пьесу Кукольника!
Чаадаев. Нет… Я начал, но вскоре потерял интерес и не продвинулся дальше названия.
Станкевича, ползающего по полу, сбивает приход Натали.
Натали. Что вы делаете?
Станкевич. Натали! Ваша мать… В чем я провинился?
Натали. Она… (твердо). Вы дали ей основания полагать, что вы… вы играли моими чувствами.
Полевой (уходя, щелкает пальцами и обращается ко всем, но ни к кому в отдельности). Вот эдак!
Станкевич (поражен). Но… за все время, что я бываю у вас в доме, за весь год, что вы посещаете наши занятия, разве я хотя бы словом или жестом осквернил чистую духовность наших…
Натали (теряя сдержанность). Да ведь уже больше года! (Уходит, оставляя Станкевича в недоумении, и немедленно возвращается. Меняет курс.) Вы… вы жестоки к моей подруге Любови Бакуниной!
Станкевич. Я? Я ни разу даже не…
Натали. Разве вы не замечаете, что нравитесь ей?
Станкевич (заинтересованно). Правда?
Натали дает ему пощечину и начинает плакать. Входит Михаил.
Михаил. Натали?..
Натали. Я вас везде искала.
Михаил. Зачем?
Натали. Чтобы вы потанцевали со мной!
Михаил. Потанцевал с вами?..
Натали. Разве вы не думаете, что я красивая?
Михаил. Никогда об этом не думал.
Натали дает ему пощечину и убегает.
Михаил замечает Станкевича. Они приветствуют друг друга легким поклоном.
Вы Станкевич?
Станкевич. А вы Бакунин.
Михаил крепко пожимает Станкевичу руку.
Михаил. Я думал, что мы никогда не встретимся.
Станкевич. Ваши сестры…
Михаил. Упоминали о моем существовании?
Станкевич. Можно и так сказать. Вы здесь надолго?
Михаил. На неделю или около того. Мои уезжают завтра, но у меня дела в Москве. Армейские хлопоты.
Станкевич. Вы в артиллерии?
Михаил. Не судите по внешности.
Станкевич. Я этому учусь.
Михаил. В артиллерии трудно заниматься ввиду громких взрывов, являющихся неотъемлемой частью артиллерийской жизни. “Система трансцендентального идеализма” плохо известна в армии – там руководствуются абсолютно иными принципами..
Станкевич. Вы читаете Шеллинга!
Михаил. Разумеется! Вы видите перед собой искру неделимого огня созидания.
Станкевич. Вы обязаны прочесть Канта. Мы все кантианцы, включая Шеллинга.
