– И что же нам делать?

– За десять лет я поищу сведения...

– Нет-нет-нет, – шире улыбнулась Тори, – мне нужны все покупатели и продавцы, начиная от этой фамилии. – Она ткнула пальцем в лист, лежавший перед девочкой. – То есть за двадцать лет.

– Остальное в предприятии технической инвентаризации хранится, а там не так-то легко найти.

– Понимаю, это большая работа. – Раз девочке не охота заниматься мартышкиным трудом, надо стимулировать. Тори вынула конверт из сумочки, положила на стол. – Поищите.

– А что здесь? – вытаращилась юная регистраторша. Или кто она там?

– Деньги, – ответила Тори, увидев, как широко распахнулись глаза барышни, упредила отказ: – Взятку давать вам не за что, а оплатить работу – это нормально. Не смущайтесь, вы не совершаете преступления, а делаете одолжение. Когда мне зайти?

– Не знаю, – протянула та, растерявшись. – Я позвоню, если найду.

– Без «если», хорошо? Надо найти. До свидания.

Выйдя из здания, Тори, конечно, села не на лайнер, а в свою машину, закурила. Главное, что потом она будет делать с этими сведениями? Ладно, хоть что-то делает, сидение у окна в ожидании смерти – глупее ничего не придумаешь. Надо подумать, какие еще есть возможности отыскать концы.

Машина бежала, как самолет непосредственно перед взлетом, и так же подозрительно вибрировала, а Наталье было все равно. Она думала, достаточно ли убедительно уговаривала Глеба? Недостаточно. Он принял ее за психопатку, очевидно, со стороны именно так и выглядели бессвязные речи, слезы, истерика. Она в свое время не поняла Лешку, считала, дурью тот мается. Теперь Глеб не понял ее. Закономерно. Потому что Лешка не договаривал, она тоже, он щадил ее, Наталья вчера и сегодня щадила себя, боялась показаться Глебу, мнением которого дорожила, дрянью и ничтожеством.

Проезжали мимо старого дачного поселка, удивлявшего приезжих ухоженностью и настоящими загородными коттеджами. Где-то там, среди густой зелени, находится дача Роберта, его отец начал строительство еще в советское время, а самого Роберта уже нет. Тошно. Наталья отвернула лицо к окну, ее взгляд уперся в зелено-желтую стену вдоль дороги, проносившейся мимо. Это она проносится, потому что едет, а лес стоит на месте и всегда стоял, до ее рождения стоял, после нее будет стоять. Он многое видел, был свидетелем негласных событий... Событий?

– Поверните, пожалуйста, направо, – попросила Наталья.

– Там же нет жилых комплексов, один лес.

– Знаю. Поверните, мне нужно.

Дорога началась, как в джунглях, к тому же после долгих и обильных дождей она превратилась в месиво. Без сомнения, таксист пожалел, что поддался капризу пассажирки, поэтому остановил машину:

– Дальше не поеду, я вчера машину помыл.

– Хорошо, подождите меня, я скоро.

Таксист понимающе покивал, мол, за кустик женщине приспичило. Да пускай думает, как угодно.

Наталья брела к протоке, брела тупо к цели, зная, зачем туда идет. Просто постоять. Может быть, подумать, хотя о чем? О том, чего не вернуть? Бессмысленно, но появилась потребность посетить то место. По верху оврага идти было легче, а вот спуститься крайне трудно, ноги скользили по листве и глинистой почве, приходилось продумывать, куда ступить и за что держаться. Появилась кромка воды светло-серого цвета, как небо, ровная и гладкая. Наталья спустилась на дно оврага и шла, ведь где-то здесь...

Подсказка очутилась под ногами, полоснув по глазам белым цветом. Намеренно или нет, но кто-то положил пучок белых гвоздик прямо на землю. Это не цветы, забытые влюбленной парочкой, уединившейся от посторонних глаз, потому что перевязаны они черной ленточкой. Гвоздики свежие, возможно, их принесли сюда вчера или сегодня ранним утром. Кто-то помнит, не исключено, что и напоминает. О, теперь Наталья не забудет, а ведь забыла. Жизнь течет, в ней много случается и хорошего, и плохого, плохое быстрее стирается из памяти, особенно когда сделано собственными руками, это защитная реакция. Лешкино правило долбануло и Наталью, но еще не до конца. А если гвоздики положил не человек, а тот, кто неустанно следит сверху за людишками и ведет счет их проступкам?

Наталья опустилась на колени, завыла, подняв лицо к небу:

– Я не хотела... Я испугалась... – Она согнулась, закрыла лицо ладонями, спина ее вздрагивала. – Меня уговорили... Да, я все поняла, все, но не смогла... Прости... Прости меня, я не хотела... Правда, не хотела...

В идеальной тишине звуки становятся объемными и выпуклыми. Как бы Наталья ни билась в очередной истерике, а шуршание камыша услышала. Инстинкт самосохранения оказался сильнее страданий, он заставил вскинуть голову и поискать, откуда шум в безлюдном месте.

На противоположном берегу у стены поблекшего камыша совсем не трудно разглядеть черный столб. Их разделяла узкая и глубокая протока, но Наталья сжалась от ужаса, чувствуя, как в теле останавливается ток крови.

Старуха!!!

В голове не пронеслось: откуда взялась, как туда попала, почему она здесь? Она не могла знать, что Наталья свернет с дороги, не могла! Голова перестала варить, она лишь видела ведьму, лютого врага, казалось, у бабки сейчас вырастут руки и дотянутся к ней. Вместе с тем на периферии сознания сигналило: не доберется. Может, поэтому Наталья не упала без чувств, а зло, вперемежку с рычанием и визгом, заверещала:

– Что тебе надо, гадина? Чего привязалась ко мне? Убирайся! Пошла к черту, там тебе место!

А старуха стояла, сложив руки на животе, и не реагировала, зля Наталью до белого каления своим молчанием, преследованиями, пророчествами и видом. Подскочив на ноги, она отступала, агрессивно вопя:

– Чего ты хочешь? Крови моей? Ну, иди, иди сюда... Я сама тебя загрызу! Задавлю старую крысу! Гадина! Гадина!

Наталья кинулась бежать, по склону взбиралась на четвереньках, потом дунула прочь со всех ног, повторяя:

– Гадина. Ведьма. Попадись мне только.

Заметив такси, она чуточку отдышалась, вытерла туфли о траву и упала рядом с водителем, полностью выбившись из сил.

– Долгонько вы, – недовольно буркнул он, заводя мотор.

– Я заплачу за простой, – вяло промямлила Наталья.

Дома она закрылась на все замки и весь день провела на софе. Не спала, находилась в прострации, словно одурманенная, ближе к вечеру позвонила директор школы:

– Наталья Сергеевна, почему вы не были на уроках?

– Я... – Отбросив плед, она подскочила, будто к ней вошел фюрер. – Я... извините, приболела.

– А сообщать на работу не входит в ваши обязанности?

– Я не могла. Мне было плохо... в троллейбусе стало плохо... то есть я потеряла сознание... ненадолго. Мне помогли поймать машину и... я приехала домой и... и легла. Простите, я совсем расклеилась... забыла позвонить.

– Вы к врачу обращались?

– Да какой там! К ним же с утра надо... э... чтоб вызвать врача на дом, с утра надо... Завтра обращусь.

– Значит, и завтра вас не будет?

– Должно быть... Да.

– Предоставьте больничный, иначе вы будете уволены за прогулы. Выздоравливайте, до свидания.

Наталья упала на софу, накрыла ладонью глаза, устало выговорила:

– Как мне все надоело.

На следующий день Брасов остолбенел, войдя в приемную: дочь пожаловала. Вот что делает любовь с человеком: напрочь забыл о прошлом, следовательно, о детях. Анжела сидела, скукоженная, низко опустив голову, так что волосы разных оттенков свесились вниз, обеими руками обнимая живот, будто у нее колики... Брасова ударило: не беременная ли? Когда он вошел, Анжела подняла голову, но треклятые патлы закрыли половину лица, она их не убрала. Брасов распахнул дверь кабинета и кивнул дочери:

– Заходи.

– К вам никого не пускать? – встрепенулась Лина.

Не ответил, захлопнул за собой дверь, прошел к креслу и обернулся, состроив грозную мину, приготовился услышать: «Я беременная, так получилось». Ну, он ей... Но увидев свое чадо – худющее, на котором вещи болтались, джинсы висели на бедрах и широки, пупок наружу, курточка еле достает до пояса, кроссовки видали виды, – жалко стало. Он смягчился: