– Санитар и сиделка, – тряслась та. – Они спят…

– Где Лина? – нетерпеливо перебил он. – Ее сюда определил Марк Ставров. Быстро веди к ней! Не вздумай шумнуть. Поняла?

– Хорошо… Я отведу… я все сделаю… не убивайте…

– Заткнись! – процедил сквозь зубы Лазарь и подтолкнул ее: дескать, веди.

Женщина взяла ключи, поднимаясь по лестнице впереди Лазаря, скулила от страха и умоляла не трогать ее. У железной двери возилась, не попадая ключом в замочную скважину. Лазарь нервно подгонял ее, но вот оба замка отперты, дверь со скрипом подалась. Удар! Женщина, глухо охнув, упала к его ногам. Лазарь втащил ее в палату, прикрыл дверь и достал фонарик. Луч запрыгал по стенам, остановился на кровати. Лина лежала на спине, жмурилась от света.

– Это я, – сказал Лазарь, приблизившись к ней.

Она узнала его голос, но странно, вовсе не испугалась.

– Ты… пришел… зачем? – сонно пробормотала.

– Вставай, пойдешь со мной.

Сверкнула молния, отчетливо проявилось лицо Лазаря, решительное, суровое. Лина не то рассмеялась, не то заплакала – непонятно. Но не двигалась.

– Слышала, что сказал? – Лазарь сдернул одеяло.

– Не могу… – Раскат грома перекрыл ее слабый голос. – Я умираю.

– Что? – Лазарь плохо расслышал, наклонился к ней.

– Я умираю, – повторила Лина. – Нога…

Он осветил ноги Лины и медленно выпрямился. Такое он видел. Похоже на гангрену. Правая ступня по щиколотку выглядела черной и распухшей, чернота распространилась на голень, пятнами выступала до колена. Лазарь поднял одеяло с пола, прикрыл ноги Лины, теперь не знал, что делать.

– Отчего это?

– Я сама… сама сделала… – Лина говорила прерывисто, с короткими паузами, тяжело дыша. – Мне говорили, что я навечно здесь… и не смогу… себя… а я смогла. Перевязала палец на ноге крепко нитками… больше суток держала… может, неделю… или месяц… не помню. Он стал черным. Потом… потом развязала… Я слышала, что трупный яд от застоя крови… убьет. Я хотела быстро… но так медленно… мне очень плохо… больно… горит все тело…

– А что врачи?

– Не знают. Я не показывала. Лежала, говорила, что больна. Им все равно.

– Я на мотоцикле. Хочешь, отвезу в город, там отрежут ногу…

– Думаешь, я захочу жить калекой? Нет! Да и поздно, поздно… А ты? Пришел убить меня? – спросила с безразличием. Только сейчас он заметил, что Лина дрожала, мокрые волосы облепили обескровленное лицо.

– Может быть… – выговорил тихо и присел на край кровати. – Наверное… нет. Я хотел увидеть тебя и… Почему ты тогда так поступила?

– Сейчас не знаю. Убери свет, глазам больно.

Лазарь выключил фонарик. Теперь только свет молний на мгновения освещал палату, грозные раскаты грома тревожили тишину, и Лина дышала с натугой.

– Я много сделала такого, что сейчас не могу объяснить, зачем делала… От страха все… он никогда меня не отпускал… тебя боялась… всех…

– Но почему? Разве я давал повод? А Париж? Ты врала?..

Лина, прикрыв глаза, бессвязно забормотала. Что-то говорила о Париже, о каких-то картинах, о радуге и еще о непонятных Лазарю вещах, но очень волновавших ее. Он наклонился к лицу Лины, стараясь рассмотреть в темноте, что с ней, позвал по имени. Она, приоткрыв веки, в свете сверкнувшей молнии вдруг увидела Володьку.

– Ты? – от удивления попыталась приподняться, но, видимо, сил осталось совсем немного, не смогла оторваться от подушки. Лазарь дотронулся до ее горячей щеки, Лина тут же схватила его руку, прижала к губам. – Ты жив… жив…

– Да, – ответил он. – Я потерял много крови, но добрался до парня, который собирал мне мотоцикл. Отлеживался у него в гараже, теперь помогаю ему. Я был зол на тебя.

– Знаю, знаю, – торопливо заговорила Лина, прижав его руку к груди. – Это случилось по ошибке и по моей вине. Прости меня… пожалуйста… если сможешь…

– Простить? У тебя всегда все просто.

– Главное, что ты жив. А как твои руки?

– Нормально. Может, все же отвезти тебя?

– Отвезти? Я отвезу тебя… после выставки в Париже… тебя ждет успех, а мы уедем в Венецию. Давно хотела посмотреть на каналы. Знаешь, с тобой я узнала столько нового… странно, я ведь старше тебя, это меня сдерживало вначале, а потом…. будто не со мной происходило… такого я не помню, чтобы всегда праздник… А что с картинами?

– Какими картинами?

– Раз ты здесь, они не сгорели. – Голос ее тускнел. – Как мне было страшно! Я думала, тебя нет. И это по моей вине… Знаешь, всего один раз я хотела, чтоб не стало одного человека, казалось, его не будет, и у меня все образуется. Но все обернулось не так и покатилось не так… От меня уже не зависело, когда тебя… теперь мой черед… мне страшно… почему ты не пришел раньше?

Она плакала. В углу зашевелилась врачиха, пора было уходить из больницы. Лина вдруг застонала, задрожала, словно по телу прошли судороги. Было темно, Лазарь ощущал руками дрожь в ее теле, однако разволновался: неужели она умирает?

– Хочу на воздух, – прохрипела Лина. – Мне душно…

– Там дождь, Лина.

– Дождь… хочу на дождь… пожалуйста…

Лазарь взял ее на руки, стараясь идти бесшумно, прошел по коридору, спустился вниз, тихонько уговаривая Лину помолчать. А она непрерывно бормотала. Но когда он вынес ее на воздух, когда на них обрушился поток с неба, Лина замерла, улыбнулась. Здесь было светлее, чем в палате, но за вспышками молний следовала непроглядная темень. Лазарь понес ее под деревья, подальше от корпуса. Промокли. Он сел с ней у ствола акации на траву, приподнял за плечи:

– Лина! Ты слышишь меня?

Она не слышала. Лазарь приложил ухо к груди… Посветил фонариком в лицо. Глаза, всегда живые, цепкие и притягательные, с раскосым разрезом, как у лисички, остекленели, глядя в пустоту. Такое он тоже видел. Люди умирали с открытыми глазами, словно запоминали напоследок землю и небо, не желая с ними расставаться и там. Он высматривал в губах, которые только что шевелились, в ресницах, недавно вздрагивавших, в бровях признаки жизни. И не решался еще раз приложить ухо к груди, потому что знал: там тишина. Лазарь уткнулся ей в грудь лицом и заскрежетал зубами. Опасаясь, что его услышат, не давал прорваться стону, только сжимал Лину сильно, будто это могло помочь оживить ее. Он всего лишь хотел заставить ее вернуться, теперь с Линой все кончилось и для Лазаря.

Так сидел до тех пор, пока в корпусе не началось волнение, значит, врачиха очнулась. Тогда он положил Лину на траву и убежал в темноту.

Полину похоронили на деревенском кладбище, недалеко от психиатрической больницы. Ставров вернулся в офис, достал коньяк, четыре рюмки. Тимур, Леха и Кеша взяли рюмки, не пили. Тимур оглядел компанию, не зная, радость выказать по поводу кончины или скорбь проявить. У Тарана и Кешки рожи ну ничего не выражают. У Ставрова тоже. И паузы любят, слово – пауза, фраза – пауза. От этих пауз выворачивало Тимура. Оставили врачам два ящика с водкой и закуской – магарыч за то, что уморили ненавистную жену, и смылись. А спасибо в денежном эквиваленте не догадались сказать Тимуру, ведь это он нашел иголку в стоге сена. О, Сена! Твои воды омывают Париж! О, Париж! И Тимур зажмурился, уносясь мысленно в райский уголок.

– Не спи, сиротка, – толкнул его в бок Леха.

А они уж и выпили. Тимур отважился на скорбный вздох:

– Ну, помянем.

– Черти в аду пусть ее поминают, – сказал Ставров, через паузу выпил еще рюмку и промолвил угрюмо: – Значит, есть еще третий. Я подозревал, что их не двое.

– Врачиха не успела его разглядеть, темно было, – сказал Леха Таран. – Да и напугал он ее. А держался все время за спиной врачихи. Потом вырубил. Когда очнулась, их не было в палате.

– Босс, – дерзнул на оптимистичную ноту Тимур, – как говорится, дело сделано…

Но босс вынужден был достать мобильный телефон. Эх, помешал звонок, а Тимур настроился просить отставку. Вдруг прислушался:

– Какая тетя? – спросил в трубку Марк, затем оживился: – Едем, тетя Алисы нашлась, хочет поговорить со мной.