Он не ответил.

– Мне нужны деньги, Хэнк. Это действительно очень важно.

– Проигрался где-нибудь?

Лу чуть заметно вздрогнул, удивившись моей осведомленности, но тут же выдавил из себя улыбку.

– Долги бывают разные.

– Проиграл две тысячи долларов?

Он покачал головой.

– Чуть больше. – И подмигнув мне, добавил: – Те деньги, что я прошу, Нужны мне, чтобы спасти репутацию и попридержать кредиторов, пока я не получу свою долю.

– Сколько же ты проиграл?

– Хэнк, все, что мне нужно, – это две тысячи.

– Я хочу знать, сколько ты проиграл.

Лу опять покачал головой.

– А вот это уж не твое дело, мистер Бухгалтер, ты не находишь?

Спрятав руки в карманы куртки, он стоял передо мной в терпеливом ожидании.

– Дело в том, что у меня под рукой нет таких денег, – проговорил я. – Я не могу вот так запросто залезть в стол и выдать тебе две тысячи долларов.

– Банк напротив.

– Для этого нужно время. – Я сделал нетерпеливый жест рукой. – Тебе придется зайти к концу дня.

Когда он ушел, я сходил в банк и снял с нашего счета две тысячи долларов. Я принес их в свой кабинет, запечатал в конверт и положил в верхний ящик стола.

Я попытался вернуться к работе, но день пошел насмарку: сосредоточиться на чем бы то ни было я уже не мог. Сделав кое-какие пометки на полях писем, я стал листать охотничий журнал, забытый кем-то в моем кабинете.

Мне было ясно: отдай я сейчас Лу конверт, и неизбежно возникнет необходимость дележа денег. Иначе он никогда не сможет расплатиться со мной. Все это я понимал, но тем не менее пытался убедить себя в том, что поступаю правильно; ведь мне важно было выиграть время. Я чувствовал, что выход есть, и был уверен, что смогу найти его, если только мне удастся спокойно все обдумать. Нужно было сконцентрироваться, собрать волю в кулак.

Лу вернулся около пяти, постучал в дверь и, не дожидаясь вызова, зашел в кабинет.

– Достал? – спросил он. Судя по всему, он очень торопился. От этого я стал еще медлительнее.

Я потянулся к ящику, открыл его, вытащил конверт и положил на край стола.

Лу сделал шаг вперед, чтобы взять его. Вскрыв конверт, он, беззвучно шевеля губами, пересчитал деньги. Потом улыбнулся мне.

– Я тебе очень признателен, Хэнк, – проговорил он, словно я расставался с деньгами по собственной воле.

– Больше ты от меня ничего не получишь, – сказал я.

Лу вновь пересчитал деньги, одновременно что-то прикидывая в голове.

– Когда Саре рожать?

– Двадцать четвертого.

– На следующей неделе? – Он просиял.

– В следующее воскресенье.

– И тогда мы съездим за деньгами?

Я пожал плечами.

– Мне понадобится несколько дней, чтобы уладить дела. И поехать мы сможем только в уик-энд. Я не могу срываться с работы.

Лу двинулся к двери.

– Ты мне позвонишь? – спросил он.

– Да. – Я вздохнул. – Позвоню.

Саре я решил ничего не рассказывать.

Дни летели. Наступило и прошло двадцать четвертое. За все это время я ни разу не виделся и не разговаривал ни с Джекобом, ни с Лу. Сара была озабочена предстоящими родами. О Лу и Ненси она даже не вспоминала.

По ночам, лежа в постели, я все думал о своих сообщниках. Я мысленно испытывал их на прочность, выявлял их слабости, представлял каждого в роли предателя, мошенника, норовящего надуть меня, обокрасть, причинить боль. Они мне даже снились: Лу, нападающий на меня со скалкой; Джекоб, надвигающийся с ножом и вилкой, готовый съесть меня живьем; Ненси, целующая Сару и шепчущая ей в ухо: «Отрави его. Отрави его. Отрави».

Я просыпался среди ночи – перед моими глазами стояла пивная банка Лу, брошенная в снегу на окраине сада; вот кто-то из сотрудников ФБР в резиновых перчатках поднимает ее, потом опускает в пластиковый пакет, чтобы отправить в лабораторию. Или же представлял себе Карла, который, уже после обнаружения самолета, сидит в своем ашенвильском офисе и пытается нащупать связь между сообщением Джекоба об упавшем самолете с последовавшей на следующий же день гибелью Педерсона.

Труп эксгумируют, проведут экспертизу, и все станет предельно ясно.

Но, как ни странно, ничего подобного не происходило. Деньги преспокойно лежали в мешке под моей кроватью. Ни у кого, казалось, не возникало никаких подозрений на мой счет. Заговоров против меня тоже никто не чинил. Лу оставил меня в покое. И постепенно я смирился и даже стал привыкать к тому, что отныне составляло мою жизнь. Я научился жить в страхе, успокаивая себя тем, что это явление временное. Со дня на день должен был появиться на свет наш первенец. С Лу я буду вести себя вызывающе дерзко, больше не уступлю ему ни в чем. Весной отыщут самолет. И через несколько месяцев после этого мы поделим деньги и уедем из этих мест навсегда.

И тогда все будет кончено.

Рано утром во вторник, когда я уже собирался уходить на работу, у Сары начались схватки. Я тут же повез ее в больницу, которая находилась в пятнадцати минутах езды от нашего дома, на другом конце Дельфии. В шесть часов четырнадцать минут вечера она родила девочку.

Через четыре дня я привез Сару с ребенком домой. Девочка была здоровенькой и весила аж девять фунтов.

Уже по дороге домой мы решили назвать ее Амандой, в честь бабушки Сары со стороны отца.

Меня поразило, каким грязным стал наш дом за время недолгого отсутствия Сары. Я устыдился того, что не смог поддержать хотя бы элементарный порядок. В раковине лежала гора немытой посуды, в комнатах валялись газеты, а водосток в ванной был забит пуком волос.

Проводив своих женщин наверх, в спальню, я положил Аманду в колыбельку, которую заранее поставил у окна. Сара наблюдала за мной с кровати. Колыбелька была та самая, что привез нам отец за неделю до своей гибели. В ней нянчили еще нас с Джекобом; отец смастерил ее сам.

Потом я спустился на кухню и приготовил Саре чай с тостами. Сложив все это на поднос, я снова поднялся наверх, и, пока Сара пила чай, мы немного поболтали. Говорили, конечно, только об Аманде – как она плакала, когда хотела есть, как дергала ножкой, если кто-то дотрагивался до ее ступни, какие у нее ясные бледно-голубые глазки. Сара вспомнила больницу – сварливую ночную няню, у которой так хлюпали туфли, словно были полны воды, – звуки эти отчетливо разносились по темным коридорам, когда она совершала свой обход; приветливую утреннюю няню – она слегка шепелявила и потому старалась не называть Сару по имени; щербатого доктора, который, говоря об Аманде, почему-то употреблял местоимение «он».

Все это время я стоял над колыбелью, любуясь спящим младенцем. Аманда лежала на спинке, повернув головку к окну, глаза ее были плотно закрыты, словно она щурилась от яркого дневного света. Сжав кулачки, она вскинула ручки вверх. И совсем не шевелилась. Мне все время хотелось дотронуться до нее, убедиться в том, что она жива.

Сара допила чай. Она все говорила и говорила, словно все эти четыре дня специально копила для меня новости. Я улыбался и кивал, поощряя ее словоохотливость, как вдруг она запнулась.

– Это, случайно, не Джекоб? – спросила она, прислушиваясь. Я выглянул в окно.

К дому, громыхая, подъезжал грузовик Джекоба.

Я открыл ему дверь и пригласил войти, но он сказал, что торопится. Джекоб привез подарок для ребенка – что-то завернутое в розовую бумагу – и быстро передал мне, словно его это очень смущало.

– Здесь плюшевый медвежонок, – сказал он. Мотор грузовика все тарахтел. С пассажирского сиденья за нами наблюдал Мэри-Бет. Один раз он залаял на меня и ткнулся носом в стекло, оставив на нем влажный отпечаток.

– Зайди, посмотри на нее, – пригласил я. – Хотя бы на минутку. Она наверху.

Джекоб покачал головой и отступил на шаг, словно опасаясь, что я силой затащу его в дом. Он остановился на самом краю крыльца.