Музыка 1 Я жил над школой музыкальной, По коридорам, подо мной, То скрипки плавно и печально, Как рыбы, плыли под водой, То, словно утром непогожим Дождь, ударявший в желоба, Вопила все одно и то же, Одно и то же все – труба. Потом играли на рояле: До-си! Си-до! Туда-сюда! Как будто чью-то выбивали Из тела душу навсегда. 2
Когда изобразить я в пьесе захочу Тоску, которая, к несчастью, не подвластна Ни нашему армейскому врачу, Ни женщине, что нас лечить согласна, Ни даже той, что вдалеке от нас, Казалось бы, понять и прилететь могла бы, Ту самую тоску, что третий день сейчас Так властно на меня накладывает лапы, — Моя ремарка будет коротка: Семь нот эпиграфом поставивши вначале, Я просто напишу: «Тоска, Внизу играют на рояле». 3 Три дня живу в пустом немецком доме, Пишу статью, как будто воз везу, И нету никого со мною, кроме Моей тоски да музыки внизу. Идут дожди. Затишье. Где-то там Раз в день лениво вспыхнет канонада. Шофер за мною ходит по пятам: – Машина не нужна? – Пока не надо. Шофер скучает тоже. Там, внизу, Он на рояль накладывает руки И выжимает каждый день слезу Одной и той же песенкой – разлуки. Он предлагал, по дружбе, – перестать: – Раз грусть берет, так в пол бы постучали... Но эта песня мне сейчас под стать Своей жестокой простотой печали. Уж, видно, так родились мы на свет, Берет за сердце самое простое. Для человека – университет В минуты эти ничего не стоит. Он слушает расстроенный рояль И пение попутчика-солдата. Ему себя до слез, ужасно жаль. И кажется, что счастлив был когда-то. И кажется ему, что он умрет, Что все, как в песне, непременно будет, И пуля прямо в сердце попадет, И верная жена его забудет. Нет, я не попрошу здесь: «Замолчи!» Здесь власть твоя. Услышь из страшной дали И там сама тихонько постучи, Чтоб здесь играть мне песню перестали. * * * Над сном монастыря девичьего Все тихо на сто верст окрест. На высоте полета птичьего Над крышей порыжелый крест. Монашки ходят, в домотканое Одетые, как век назад, А мне опять, как окаянному, Спешить куда глаза глядят. С заиндевевшими шоферами Мне к ночи где-то надо быть, Кого-то мучить разговорами, В землянке с кем-то водку пить. Как я бы рад, сказать по совести, Вдруг ни к кому и никогда, Вдруг, как в старинной скучной повести, Жить как стоячая вода. Описывать чужие горести, Мечтать, глядеть тебе в глаза. Нельзя, как в дождь на третьей скорости Нельзя нажать на тормоза. * * * Да, мы живем, не забывая, Что просто не пришел черед, Что смерть, как чаша круговая, Наш стол обходит круглый год. Не потому тебя прощаю, Что не умею помнить зла, А потому, что круговая Ко мне все ближе вдоль стола. * * * Мы оба с тобою из племени, Где если дружить – так дружить, Где смело прошедшего времени Не терпят в глаголе «любить». Так лучше представь меня мертвого, Такого, чтоб вспомнить добром, Не осенью сорок четвертого, А где-нибудь в сорок втором. Где мужество я обнаруживал, Где строго, как юноша, жил, Где, верно, любви я заслуживал И все-таки не заслужил. Представь себе Север, метельную Полярную ночь на снегу, Представь себе рану смертельную И то, что я встать не могу; Представь себе это известие В то трудное время мое, Когда еще дальше предместия Не занял я сердце твое, Когда за горами, за долами Жила ты, другого любя, Когда из огня да и в полымя Меж нами бросало тебя. Давай с тобой так и условимся: Тогдашний – я умер. Бог с ним. А с нынешним мной – остановимся И заново поговорим. * * * В чужой земле и в городе чужом Мы наконец живем почти вдвоем, Без званых и непрошеных гостей, Без телефона, писем и друзей, Нам с глазу на глаз можно день прожить, И, слава богу, некому звонить. Сороконожкой наша жизнь была, На сорока ногах она ползла. Как грустно – так куда-нибудь звонок, Как скучно – мигом гости на порог, Как ссора – невеселый звон вина, И легче помириться вполпьяна. В чужой земле и в городе чужом Мы наконец живем почти вдвоем. Как на заре своей, сегодня вновь Беспомощно идет у нас любовь. Совсем одна от стула до окна, Как годовалая, идет она. И смотрим мы, ее отец и мать, Готовясь за руки ее поймать. |
