«Подумаешь, сын Государя! – должно быть, считал То-но тюдзё. – Пусть мой отец и простой министр, но он удостоен особых милостей при дворе, мать же принадлежит к высочайшему роду, и воспитание я получил самое утонченное. Так чем же я хуже?»

В самом деле, наделенный в полной мере всевозможными достоинствами, приличными юноше из благородного семейства, он почти не имел недостатков. О соперничестве же этих молодых людей можно было бы поведать немало забавного. Но, боюсь, рассказ мой становится слишком утомительным…

Кажется, на Седьмую луну принцесса из павильона Глициний была удостоена звания государыни-супруги, кисаки. А Гэндзи стал государственным советником – сайсё. Государь, все более укрепляясь в своем намерении поскорее уйти на покой, испытывал сильнейшее желание назначить следующим наследником престола младшего принца, но все не мог найти человека, достойного стать его попечителем. С материнской стороны были одни принцы крови, а носящим имя Минамото не полагалось ведать делами двора[25], поэтому пока он ограничился тем, что упрочил положение матери. Естественно, все это вызывало неудовольствие особы из дворца Кокидэн. Но Государь сказал ей:

– Приблизилось время принца Весенних покоев, и скоро вы займете самое высокое положение в мире[26]. Так успокойте же душу свою.

Как всегда, нашлись недовольные:

– Как можно было пренебречь благородной нёго, которая уже двадцать с лишним лет является матерью наследного принца, и возвысить другую?

В ночь, когда новая Государыня-супруга вступила во Дворец, ее сопровождал и господин Сайсё. Будучи дочерью прежней государыни, что само по себе выделяло ее среди особ одного с ней звания, она произвела на свет сверкающую жемчужину и снискала безграничное благоволение Государя, поэтому люди относились к ней с особенным почтением. А о Гэндзи и говорить нечего – его душа, томимая тайной страстью, так и рвалась за занавеси высочайшего паланкина. Мучительная тоска сжимала его сердце при мысли, что отныне она станет для него совершенно недоступной.

только эта песня и сорвалась с его губ. Все вокруг казалось ему исполненным глубокой печали!

Маленький принц рос, с каждым днем, с каждой луной становясь все более похожим на Гэндзи, отчего множились муки новой Государыни, но, по-видимому, никто ни о чем не догадывался.

«Возможно ли, чтобы в мире появился другой, столь же прекрасный человек? Разве солнце и луна могут одновременно сиять на небе?..» – так думали многие.

Сайсё-но тюдзё (Гэндзи), 20 лет

Государь (имп. Кирицубо) – отец Гэндзи

Принц Весенних покоев (будущий имп. Судзаку) – сын имп. Кирицубо и Кокидэн

Государыня-супруга, ранее – принцесса из павильона Глициний (Фудзицубо), 25 лет, – супруга имп. Кирицубо

Нёго из дворца Щедрых наград (Кокидэн) – наложница имп. Кирицубо

Девушка из дворца Щедрых наград, «Луна в призрачной дымке» (Обородзукиё) – шестая дочь Правого министра, сестра наложницы Кокидэн, тайная возлюбленная Гэндзи

Ёсикиё – приближенный Гэндзи

Корэмицу – приближенный Гэндзи, сын его кормилицы

Сии-но сёсё, Утюбэн – сыновья Правого министра, братья Кокидэн и Обородзукиё

Юная госпожа (Мурасаки), 12 лет, – воспитанница Гэндзи

Левый министр – тесть Гэндзи

На последние дни Второй луны было намечено празднество в честь цветения вишен у Южного дворца. Слева и справа от государевых приготовили покои для Государыни-супруги и наследного принца, где они и разместились. Это новое свидетельство высокого положения принцессы из павильона Глициний возбудило досаду в сердце нёго Кокидэн, но могла ли она отказаться от участия в празднестве, о невиданном великолепии которого давно уже поговаривали в столице?

День выдался на диво ясный, голубизна неба и пение птиц умиляли сердца. Скоро принцы, юноши из знатных семейств, а вместе с ними и все прочие, достигшие успеха на этой стезе, приступили к «выбору рифм»[1], и каждый в свой черед слагал стихи.

Вот выходит господин Сайсё-но тюдзё:

– «Весна-чунь», – объявляет он, сразу же привлекая к себе восторженное внимание собравшихся, ибо даже голос у него не такой, как у других.

Затем все взоры обращаются к То-но тюдзё, который, испытывая немалое волнение, держится тем не менее со спокойным достоинством и производит весьма внушительное впечатление благородной осанкой и прекрасным, звучным голосом. Тут остальные участники совсем смущаются, и лица их мрачнеют.

О людях же низкого происхождения и говорить не приходится: в тот славный век, когда и Государь, и наследный принц исключительными обладали дарованиями, когда немало было при дворе мужей, достигших на этом поприще высокого совершенства, на что они могли надеяться? Вот они и робели, не решаясь войти в просторный, безоблачно светлый сад, и даже самые простые задания представлялись им невыполнимыми. Престарелые ученые мужи, несмотря на весьма неприглядные одеяния, держались уверенно, явно чувствуя себя на месте, и, на них глядя, трудно было не растрогаться. Государю нравилось наблюдать самых разных людей. Надобно ли говорить о том, что ради такого дня были выбраны лучшие музыканты?

Немалое восхищение собравшихся вызвал танец под названием «Трели весеннего соловья», исполнявшийся уже в сумерках. Принц из Весенних покоев, вспомнив, как Гэндзи танцевал на празднике Алых листьев, поднес ему цветы для прически, настоятельно требуя его участия. Гэндзи, не решаясь отказать, поднялся и – затем лишь, чтобы доставить принцу удовольствие, – исполнил ту часть, где полагается плавно взмахивать рукавами. Сразу стало ясно, что его не только нельзя затмить, но даже сравняться с ним нет никакой возможности. Левый министр, предав забвению обиды, плакал от умиления.

– Где же То-но тюдзё? Что-то он запаздывает, – изволил молвить Государь, и То-но тюдзё выступил в танце «Роща ив и цветов». Потому ли, что танцевал он с большим усердием, чем Гэндзи, или потому, что успел заранее подготовиться, но только танец его вызвал такое восхищение, что Государь пожаловал ему платье, и все отметили это как необычайную милость.

Затем без всякого определенного порядка выходили танцевать остальные знатные особы, но постепенно сгущались сумерки, и скоро уже невозможно стало разобрать, чем один танцор отличается от другого. Когда же начали декламировать сложенные стихи, творение Сайсё-но тюдзё оказалось столь совершенным, что чтец-декламатор затруднился произнести его единым духом и читал медленно, стих за стихом, громко восторгаясь. Ученые мужи и те были поражены. Так мог ли оставаться равнодушным Государь, в глазах которого Гэндзи всегда был блистательным украшением любого празднества? Государыня-супруга, то и дело устремляя взор свой на изящную фигуру Сайсё-но тюдзё, не переставала думать: «Как странно, что нёго из Весенних покоев упорствует в своей ненависти к нему, и как мучительно, что я не могу заставить себя забыть…»