такие слова возникли в глубине ее души, но только как же они просочились наружу?..

Глубокой ночью празднество подошло к концу.

Один за другим покинули Дворец придворные. Государыня-супруга и наследный принц изволили удалиться в свои покои, и наступила тишина. Тут на небо выплыл удивительно яркий месяц, и захмелевший Гэндзи почувствовал, что не может уйти, не воздав должного столь редкостно прекрасной ночи. «Все во Дворце уже заснули, никому и в голову не придет… Быть может, как раз теперь и представится желанный случай…» – подумал он и, стараясь не попадаться никому на глаза, отправился посмотреть, что происходит в павильоне Глициний, но, увы, даже та дверца, через которую он переговаривался обычно с Омёбу, была заперта. Разочарованно вздыхая, Гэндзи подошел к галерее дворца Щедрых наград. Уходить ни с чем ему, как видно, не хотелось, и что же – там оказалась открытой третья дверь.

Госпожа нёго все еще оставалась в высочайших покоях, и во дворце ее было пустынно. Дверь в самом конце галереи тоже оказалась распахнутой, и оттуда не доносилось ни звука. «Может ли кто-нибудь устоять перед таким искушением?» – подумал Гэндзи и, тихонько поднявшись на галерею, заглянул внутрь. Дамы, должно быть, спали… Но тут раздался голос – юный, прекрасный, явно принадлежавший не простой прислужнице:

– «Луна в призрачной дымке – что может сравниться с ней?»…(69) Кажется, она приближается? Сайсё-но тюдзё, возрадовавшись, хватает женщину за рукав.

– О ужас! Кто это? – пугается она.

– Не бойтесь, прошу вас.

произносит Гэндзи. И, тихонько спустив женщину на галерею, прикрывает дверь.

Она не может прийти в себя от неожиданности, и вид у нее крайне растерянный, что, впрочем, сообщает ей особое очарование. Дрожа всем телом, она лепечет:

– Тут кто-то…

– Я волен ходить где угодно, и не стоит никого звать. Лучше не поднимать шума, – говорит Гэндзи, и, узнав его по голосу, женщина немного успокаивается. Как ни велико ее смятение, ей вовсе не хочется быть заподозренной в отсутствии чувствительности и душевной тонкости. Гэндзи – потому ли, что захмелел больше обычного? – не спешит ее отпускать. Она же – совсем еще юная, нежная и отказать решительно не умеет…

«Как мила!» – любуется ею Гэндзи, но тут, совсем некстати, ночь начинает светлеть, и им овладевает беспокойство. А о женщине и говорить нечего, у нее ведь еще больше причин для тревоги, и по всему видно, что она в полном смятении.

– Назовите мне свое имя. Иначе как я напишу вам? Ведь не полагаете же вы, что на этом все кончится? – говорит Гэндзи, а женщина отвечает:

Как пленителен ее нежный голос!

– О да, вы правы, я не совсем удачно выразился.

Что может удержать меня от новых встреч, кроме вашего нежелания сообщаться со мной? Но не станете же вы обманывать?

Не успел он договорить, как пробудились дамы и засуетились вокруг: кто направлялся в высочайшие покои, кто возвращался оттуда – судя по всему, они готовились к встрече госпожи нёго. И Гэндзи поспешил уйти, обменявшись со своей новой возлюбленной веерами на память о встрече.

В павильоне Павлоний было многолюдно, и некоторые из дам уже проснулись, поэтому возвращение его не осталось незамеченным.

– Вот неутомимый, – шептались дамы, притворяясь спящими. Гэндзи удалился в опочивальню, но сон все не шел к нему. «Прелестна! – думал он. – Верно, одна из младших сестер нёго. Судя по крайней неискушенности, это пятая илишестая дочь Правого министра. Говорят, что и супруга принца Соти, и четвертая дочь, которой так пренебрегает То-но тюдзё, весьма хороши собой. Пожалуй, приятнее было бы иметь дело с кем-то из них. Шестую прочат в Весенние покои, жаль, если это шестая… Впрочем, трудно сказать точно, которая из них это была,выяснять же слишком обременительно. Кажется, у нее нет желания сразу же порвать со мной. Но почему тогда она не сказала, каким образом нам сообщаться друг с другом?» Как видно, женщине удалось возбудить его любопытство. Однако Гэндзи и теперь не преминул прежде всего посетовать на неприступность павильона Глициний, особенно очевидную в сравнении с доступностью покоев, где пришлось ему побывать.

На следующий день Сайсё-но тюдзё был занят до вечера, принимая участие в разнообразных увеселениях. Он играл на кото «со». Второй день показался всем еще приятнее и занимательнее первого. Государыня-супруга рано утром перебралась в высочайшие покои.

Не находя себе места от волнения – «Ах, как бы не скрылась незамеченной эта «луна в призрачной дымке»!», Гэндзи поручил всеведущим Ёсикиё и Корэмицу наблюдать за дворцом Щедрых наград, и вот, когда он уже готов был покинуть высочайшие покои, они наконец сообщили:

– Только что от Северных караульных служб отъехали кареты, давно уже стоявшие там под деревьями.

– В толпе провожающих мы приметили Сии-но сёсё и Утюбэна. Похоже, что отъезжающие имеют непосредственное отношение к дворцу Щедрых наград[2].

– Судя по всему, это не простые прислужницы…

– Да и вряд ли в трех каретах…

Их слова еще больше взволновали Гэндзи. «Как же узнать, которая? Если слух о том, что произошло, дойдет до министра, ее отца, он может придать ему слишком большое значение, и что тогда? Пока я не разглядел ее хорошенько, такая возможность скорее пугает меня. Но оставаться в неведении тоже обидно. Так что же все-таки делать?» – терзался он и долго еще лежал, погруженный в раздумья.

«Как скучает теперь, должно быть, юная госпожа! Уже который день меня нет, верно, совсем приуныла», – подумал он, вспомнив о своей прелестной питомице.

Веер, взятый в залог, оказался трехчастным[3], цвета лепестков вишни. В более темной части его была изображена тусклая луна, отражающаяся в воде, – замысел более чем обыкновенный. Но зато, по многим признакам судя, веер давно уже был в постоянном употреблении, а потому вкусы и склонности владелицы наложили на него особый отпечаток. Гэндзи снова и снова вспоминал, как она сказала: «Вряд ли меня ты станешь тогда искать…»

написал он на веере и спрятал его.

«Давно не бывал я в доме Левого министра», – подумал он, но жалость к юной госпоже из Западного флигеля и желание видеть ее оказались сильнее, и сначала он поехал на Вторую линию.

Питомица Гэндзи с каждым днем становилась все миловиднее и привлекательнее, все больше талантов открывалось в ней, и уже сейчас она превосходила многих. Словом, сбывались, как видно, его чаяния – вырастить из нее женщину, совершенную во всех отношениях и полностью удовлетворяющую его собственным вкусам. Он боялся только, как бы, имея наставником мужчину, она не оказалась чуть более развязной, чем подобает девице из благородного семейства.