«Воистину, редкая для женщины твердость духа! Она так решительно отвергла меня, а теперь еще и уезжает…» – подумал Гэндзи.

Был первый день зимы, и, как полагается в такую пору, сеял холодный дождь, а небо казалось особенно унылым. Весь день Гэндзи сидел, погруженный в печальные думы:

Только теперь он вполне постиг, сколько страданий влечет за собой тайная страсть.

Поскольку подобные истории могли дать повод к злословию, Гэндзи старался тщательно их скрывать, я же, сочувствуя ему, тоже не хотела поначалу описывать эти события, но нашлись люди, которые сочли мою повесть пустой выдумкой. «Что ж получается, – говорили они, – только потому, что он сын Государя, все, даже те, кому известно истинное положение вещей, наперебой восхваляют его совершенства, а недостатки замалчивают?»

Боюсь только, что теперь мне трудно будет избежать обвинений в нескромности…

Тюдзё (Гэндзи), 18 лет

Куродо, сын правителя Харима (Ёсикиё), – приближенный Гэндзи

Корэмицу – сын кормилицы Дайни, приближенный Гэндзи

Монах Содзу – брат бабки Мурасаки

Бывший правитель Харима (Вступивший на Путь из Акаси)

Монахиня – бабка Мурасаки, около 40 лет

Девочка (Мурасаки), около 10 лет

Сёнагон – кормилица Мурасаки

Адзэти-но дайнагон – дед Мурасаки

Принц Хёбукё (принц Сикибукё) – отец Мурасаки

То-но тюдзё – сын Левого министра, брат Аои, супруги Гэндзи

Куродо-но бэн – сын Левого министра

Государь (имп. Кирицубо)

Левый министр – тесть Гэндзи

Молодая госпожа из дома Левого министра (Аои), 22 года, – супруга Гэндзи

Принцесса из павильона Глициний (Фудзицубо), 23 года, – наложница имп. Кирицубо

Госпожа Омёбу – прислужница Фудзицубо Бэн – прислужница Фудзицубо, дочь ее кормилицы

Гэндзи страдал от жестокой лихорадки, и великое множество монахов призывалось для свершения молитв и заклинаний, но признаков улучшения все не было, болезнь снова и снова возвращалась к нему, и вот однажды кто-то сказал:

– Я слышал, что в Северных горах, Китаяма, при каком-то монастыре живет некий премудрый монах – свершитель молитв. Минувшим летом, когда по миру ходили болезни и оказались бессильными заклинания других врачевателей, многих сумел он исцелить. Следует немедля прибегнуть его помощи, нельзя допускать, чтобы недуг совершенно овладел господином.

Послал тогда Гэндзи за монахом, но, увы:

– Обремененный летами и недугами, давно уже не покидаю я своей хижины, – ответствовал старец.

«Как же мне быть? Поеду к нему сам, тайно», – решил Гэндзи и, сопутствуемый тремя или четырьмя самыми верными своими прислужниками, чуть свет отправился в путь.

Монастырь же тот находился далеко в горах. Третья луна была на ущербе, и в столице давно миновала пора цветения, но горные вишни стояли в полном цвету (36). Чем дальше в горы уводила путников дорога, тем прекраснее становились очертания стелющейся по склонам дымки, и Гэндзи наслаждался пленительными пейзажами, совершенно новыми для него, ибо, будучи человеком высокого звания, он почти никогда не покидал столицы. Когда же впереди показался монастырь, чувство глубочайшего умиления охватило его.

Досточтимый отшельник жил высоко среди горных вершин и диких утесов. Поднявшись к его келье, Гэндзи не назвал себя, но, несмотря на скромное платье, старец сразу же угадал в нем знатную особу и, изумленный, сказал, с улыбкой глядя на гостя:

– О, заслуживаю ли я… Это вы, верно, присылали за мною? Увы, давно уже не помышляю я о делах мирских, и правила свершения чудотворных молитв – исчезли они из памяти. А вы изволили сами почтить меня… Не напрасно ли?

Этот монах был известен в мире своими добродетелями. Пока, приготовив все, что надобно было приготовить, подносил он Гэндзи свои снадобья, пока свершал необходимые обряды, солнце поднялось довольно высоко. Выйдя на миг наружу, Гэндзи окинул взглядом горы: с высокой вершины, на которой он находился, были ясно видны разбросанные внизу монашеские кельи.

– Взгляните, вон вьется по склону тропа, а дальше – тростниковая изгородь, такая же, как и остальные, но отмеченная особым изяществом. За ней – опрятный домик с галереей, а рядом в саду – красивые деревья. Хотел бы я знать, кто там живет? – обращается Гэндзи к своим спутникам, и один из них отвечает:

– Жилище это принадлежит некоему Содзу, монаху-настоятелю. Уже два года живет он здесь затворником.

– Вот оно что… Боюсь, что в столь неприглядном виде не совсем прилично показываться ему на глаза, – сетует Гэндзи. – Надеюсь, он не узнает…

Сверху хорошо видно, как из домика с галереей стайкой выбегают миловидные девочки-служанки, подносят священную воду[1], собирают цветы.

– Похоже, что в доме есть и женщина.

– Не может быть, чтобы монах-настоятель…

– Кто же она? – переговариваются спутники Гэндзи. Некоторые спускаются вниз и силятся разглядеть что-нибудь.

– Там в домике – прелестная девочка, молодые прислужницы, служанки, – сообщают они.

Пока творились обряды, солнце поднялось совсем высоко, и Гэндзи с тревогой ждал обычного возвращения болезни, но тут один из спутников его говорит:

– Господину следовало бы отвлечься от мрачных мыслей.

Выйдя на горный склон позади кельи, Гэндзи устремляет взор в сторону столицы.

– Весенняя дымка застилает окрестности, а сквозь нее неясно проступают купы деревьев… Совсем как на картине. Право, живущий здесь не может ни о чем сожалеть, – молвит Гэндзи.

– В этих горах нет ничего необыкновенного, – отвечает кто-то из его приближенных. – Вот если бы довелось вам узреть моря и горы других провинций, вы наверняка достигли бы еще большего совершенства в живописи. О да, гора Фудзи, вершина такая-то…

Другие, желая развлечь его, восхваляют живописные заливы и скалистые берега Западных земель[2].

– Из близлежащих мест заслуживает внимания бухта Акаси в провинции Харима. Ничего особенного в этой бухте вроде бы нет, но стоит окинуть взглядом морскую гладь – и удивительное, небывалое умиротворение нисходит в душу… Замечателен и дом прежнего правителя, не так давно принявшего обет[3] и имеющего единственную дочь, которой воспитание составляет главнейший предмет его попечений. Сам он из семьи министра, все прочили ему блестящее будущее, но, оказавшись человеком весьма причудливого нрава, он не смог служить во Дворце и отказался от звания тюдзё, после чего в соответствии с собственным желанием получил назначение на должность правителя Харима, но и там, видно, не сумел прижиться. «Возвращение в столицу несовместно с моей честью», – заявил он и принял обет. Но и тут повел себя странно, не так, как принято в мире: не стал искать уединения в горной глуши, а поселился на берегу моря. В провинции Харима немало мест, куда человек может удалиться от мирской суеты, но, наверное, его супруга и дочь не пожелали влачить дни средь горных вершин, вдалеке от человеческого жилья. А может быть, он надеялся, что ему удастся изгладить в своем сердце память о прошлых неудачах…