О, как верно сказано: «Меньше всех на земле…» (34)» – вот что написала она Гэндзи.
Послание это было для него приятной неожиданностью. Впрочем, даже в эти дни Гэндзи часто вспоминал о ней.
«Стоит ли продолжать?.. (34) – спрашиваете Вы. Но подумайте, кто из нас имеет большее право…
Я изведал давно:
Безотраден наш мир, он пуст,
Как скорлупка цикады.
Но на легких крыльях слов твоих
Ко мне снова вернулась жизнь.
Увы, как все шатко и непродолжительно в этом мире…»
Он писал неверной рукой, изобличающей телесную и душевную слабость, что, впрочем, сообщало его почерку необыкновенную изысканность. Значит, не забыл Гэндзи «скорлупку цикады» – ив сердце женщины печаль мешалась с радостью.
Так вот обменивались они посланиями отнюдь не без взаимной приязни, но супруга Иё-но сукэ не допускала и мысли о возможности более близких отношений. Ей просто не хотелось, чтобы Гэндзи счел ее вовсе не достойной своего внимания…
Между тем до Гэндзи дошел слух, что ту, вторую, женщину, которую он встретил когда-то в доме правителя Кии, начал посещать Куродо-но сёсё. «Странно! – удивился он. – Интересно, как бы он отнесся?..» Не желая ранить чувства Куродо-но сёсё и вместе с тем не в силах противиться искушению узнать что-нибудь о его супруге, Гэндзи решился передать ей с Когими письмо.
«Знаете ли Вы, что я умираю от тоски?..
Мискант у стрехи
Мимоходом связал однажды.
А когда б не связал,
Непришлось бы теперь его листья
Упреков росой окроплять».
Прикрепив письмо к длинному стеблю мисканта, Гэндзи, наставляя юного гонца своего, сказал:
– Смотри, чтоб тебя никто не заметил.
А сам подумал: «Даже если мальчик допустит оплошность и письмо попадет в руки Куродо-но сёсё, тот догадается, что это был я, и она наверняка будет прощена». Поразительная самонадеянность, не так ли?
Когими передал женщине послание Гэндзи, когда Куродо-но сёсё не было рядом, и она так обрадовалась – хотя и смутилась, конечно, – что не задумываясь ответила письмом, неумелость которого объясняется отчасти тем, что отвечать пришлось слишком быстро:
«Ветра нежный порыв
Надежду вселяет, но все же
Слишком низко растет
Мискант, и, покрытые инеем,
Поблекли, сжались листы…»
Несовершенство почерка она постаралась возместить нарочитой изощренностью, но изящества в письме не было. Гэндзи вспомнилось ее лицо, озаренное огнем светильника. «А та, другая, чинно сидела напротив, и с первого взгляда стало ясно, что забыть ее будет нелегко. Эта же, не проявляя особой душевной тонкости, веселилась и болтала не переставая, вполне довольная собой», – вспоминал он, но и дочь Иё-но сукэ не была ему неприятна. Так, судя по всему, «горький опыт забыв», он готов был «снова для толков досужих дать повод» (35)…
На сорок девятый день после смерти Югао, женщины из дома с цветами «вечерний лик», Гэндзи тайно справил все положенные обряды в павильоне Цветка Закона на горе Хиэ[33]. Он уделил особое внимание подготовке одеяний для монахов, необходимых пожертвований и прочего, не говоря уже о дарах для читавших сутры. Украшения для свитков со священными текстами и для картин с изображениями будд поражали великолепием.
Брат Корэмицу, монах Адзари, славный благочестием своим, позаботился о том, чтобы все церемонии были проведены наилучшим образом. В свою очередь, Гэндзи призвал к себе магистра словесности, который, являясь его наставником в китайском стихосложении, был с ним особенно близок, и, попросив помочь ему с поминальными молениями, показал текст, уже составленный им самим, где в трогательных весьма выражениях изъявлялась надежда на то, что будда Амида примет душу некогда любезной ему, Гэндзи, особы, об имени которой он вынужден умолчать.
– Пусть так и остается, – сказал магистр. – К этому уже ничего не добавишь.
Как ни сдерживался Гэндзи, слезы неудержимым потоком текли по его щекам, и, видя его в таком горе, магистр недоумевал: «Кто же она? Я не слышал, чтобы в мире называли какое-то имя… Видно, не простой судьбы эта женщина, раз ее кончина заставляет господина так сокрушаться».
А Гэндзи, вытащив тайком приготовленные хакама[34], произнес:
– Обливаясь слезами,
Я сегодня стяну потуже
На платье шнурки.
Но когда, в каком из миров
Развязать их удастся снова?
«О, по какой из дорог выпало устремиться ее душе, до сих пор блуждавшей в этом мире?»[35] – думал он, проникновенно повторяя слова молитвы.
Теперь при встречах с То-но тюдзё у Гэндзи почему-то начинало сильнее биться сердце, его обуревало желание рассказать другу о том, как подрастает маленькая гвоздичка, но, страшась упреков, он не решался даже намекнуть…
Обитательницы дома с цветами «вечерний лик» тревожились, не понимая, куда исчезла их госпожа, но тщетно пытались они отыскать ее следы. Укон тоже не появлялась, и дамам оставалось лишь недоумевать и печалиться. Ничего определенного они, разумеется, знать не могли, но, догадавшись по некоторым признакам, кто именно навещал их госпожу, тихонько делились друг с другом догадками и упрекали Корэмицу, но тот ходил как ни в чем не бывало и, отделываясь пустыми отговорками, по-прежнему не упускал случая поразвлечься, так что дамы жили словно во сне. «Может быть, сын какого-нибудь наместника воспылал к госпоже нежными чувствами и, страшась гнева господина То-но тюдзё, увез ее к себе в провинцию?» – гадали они. Дом, в котором они поселились, принадлежал дочери кормилицы, проживавшей в Западном городе. У кормилицы этой было трое детей, Укон же никак не была с ними связана.
– Мы ей чужие, должно быть, поэтому она и сочла возможным оставить нас в неведении, – сетовала хозяйка. Укон между тем боялась навлечь на себя гнев остальных прислужниц, к тому же она хорошо знала, что Гэндзи не желает предавать дело огласке, и не решалась разузнавать даже о девочке. Шло время, а обитательницы дома на Пятой линии по-прежнему недоумевали, не ведая, куда исчезла их госпожа.
Гэндзи же был безутешен. «Когда б хоть во сне…» – думал он, денно и нощно оплакивая свою утраченную возлюбленную. Но вот закончились поминальные службы, и на следующую же ночь явился ему призрак женщины, которую видел он в тот страшный миг у изголовья ушедшей: да это, несомненно, была она. «Видно, злой дух, обитающий в том уединенном жилище, почему-то преследует меня. Из-за этого все и случилось», – подумал Гэндзи, и неизъяснимый ужас охватил его.
На Первый день Десятой луны Иё-но сукэ должен был выехать в свою провинцию. Зная, что вместе с ним едут дамы, Гэндзи особое внимание уделил подготовке прощальных даров. Никому о том не сообщая, он тайком отослал в дом Иё-но сукэ изящные, прекрасной работы гребни, веера[36], с многозначительной заботливостью подготовил приношения для храмов. Среди прочего было и то самое платье…
Как чудесный залог
Я хранил это платье, надеясь
На новую встречу.
Взгляни же, его рукава
Совсем поблекли от слез…
Были в его письме еще кое-какие подробности, но вряд ли стоит на них останавливаться. Посланец Гэндзи вернулся без ответа, зато позже женщина сама прислала Когими с письмом, в котором говорилось только о платье:
