Днем Гэндзи рассказывал ей о том, что произошло за эти дни во Дворце, учил играть на кото, а под вечер собрался уходить. Она же, как ни досадовала: «Ах, и сегодня тоже.,.», уже не цеплялась за него с прежним упорством, усвоив, как видно, преподанные им правила поведения.

В доме Левого министра его, как всегда, заставили ждать. Погруженный в глубокую задумчивость, Гэндзи сидел, рассеянно перебирая струны кото «со» и напевая:

– «Ах, ни единой ночки не спала на нем…»[4]

Тут пришел министр, и они долго беседовали, вспоминая, что примечательного произошло за последние дни.

– Лет мне уже немало, четыре поколения высокочтимых государей сменилось перед взором моим, – говорит министр, – но никогда еще не достигало такого расцвета поэтическое мастерство, никогда не поражали таким совершенством исполнения танцы, никогда так согласно и стройно не звучала музыка – словом, никогда не ощущал я столь явственно, что продлевается срок моей жизни. И причину я вижу не только в том, что в нынешние времена собралось при дворе такое множество мужей, разнообразными талантами наделенных, но и в том, что вы, обнаруживая столь похвальную осведомленность во всем, обладаете редким умением выявить наиболее достойных и распределить их наивыгоднейшим образом. Так, даже старцы и те готовы были пуститься в пляс[5] (70).

– Вы преувеличиваете, говоря о каком-то особом умении, – отвечает Гэндзи. – Такова моя обязанность – подыскивать самых искусных и ревностных исполнителей. Вот танец «Роща ив и цветов» был действительно прекрасен: подобное исполнение должно стать образцом для будущих поколений. А уж если бы и вы изволили пожаловать танцем этот весенний расцвет нашего благословенного века, большей чести вряд ли можно было бы желать.

Тут пришли То-но тюдзё и другие сыновья министра. Расположившись у перил, они играли каждый на своем любимом инструменте. Ничего прекраснее и вообразить невозможно!

А госпожа «Луна в призрачной дымке», Обородзукиё, вспоминая свой мимолетный сон, вздыхала и печалилась тайком. Намечено было, что на Четвертую луну она войдет в Весенние покои, и одна мысль об этом приводила ее в отчаяние.

Гэндзи же пребывал в крайнем замешательстве. Разумеется, для него не составляло особого труда отыскать ее, сложность заключалась в том, что, по-прежнему оставаясь в неведении относительно предмета своих помышлений, он к тому же не испытывал ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было отношения с семейством, которого враждебность не вызывала у него сомнений.

Тем временем настали последние дни Третьей луны, и Правый министр решил провести состязания в стрельбе из лука, которые почтили своим присутствием многие вельможи и принцы крови. Сразу после состязаний был устроен Праздник глициний.

Вишни уже отцвели, но в саду у министра два деревца до сих пор стояли, покрытые прекрасными цветами, словно шепнул им кто: «Когда отцветают другие…» (71) Недавно перестроенный дом был великолепно украшен по случаю церемонии Надевания мо[6] на юных принцесс, убранство покоев, свидетельствующее о склонности хозяина к роскоши, было выдержано в самом современном стиле.

Видя, что господин Сайсё-но тюдзё, которого он тоже не преминул пригласить, встретившись с ним на днях во Дворце, все не появляется, министр, опасаясь, что отсутствие столь значительной особы лишит празднество надлежащего блеска, послал за ним своего старшего сына Сии-но сёсё.

Гэндзи, который как раз находился во Дворце, показал послание министра Государю.

– Видно, что он доволен собой, – изволил посмеяться Государь. – Тем не менее я полагаю, что, получив столь настоятельное приглашение, тебе не следует заставлять себя ждать. В доме министра растут принцессы, сестры твои, да и сам он не может относиться к тебе как к чужому.

Потратив немало времени на свой наряд, Гэндзи уже совсем в сумерках появился в доме Правого министра, где его давно ждали. На нем было верхнее платье из тонкого узорчатого китайского шелка цвета «вишня», из-под которого выглядывало нижнее – бледно-лиловое с длинным, тянущимся по полу шлейфом. Это роскошное облачение[7] сообщало облику Гэндзи особое очарование, отличая его от остальных гостей, в большинстве своем одетых в парадные черные одеяния. Вызывая всеобщее восхищение, вошел он в дом Правого министра – и мог ли кто-нибудь сравниться с ним? Увы, рядом с ним померкла даже красота цветов, так что его присутствие скорее умаляло наслаждение, испытываемое собравшимися…

Гэндзи с увлечением предавался всем удовольствиям, когда же стемнело, незаметно вышел, притворяясь сверх меры захмелевшим.

Подойдя к главному дому, где обитали Первая и Третья принцессы, он остановился у восточной двери. Как раз с этой стороны и росли глицинии, поэтому все решетки оказались поднятыми, и дамы сидели у самых занавесей. Края рукавов были выставлены напоказ, словно во время Песенного шествия, что, впрочем, не соответствовало случаю, и Гэндзи невольно вспомнилась изысканная простота павильона Глициний.

– Я сегодня чувствую себя не совсем здоровым, а тут так настойчиво потчуют вином… Не хочу казаться назойливым, но, может быть, вы возьмете меня под свою защиту и спрячете где-нибудь здесь? – С этими словами он отодвинул занавеси боковой двери.

– Ах, что вы! Лишь ничтожным беднякам позволительно искать защиты у знатных сородичей, – отвечали дамы.

Судя по всему, они не занимали в доме высокого положения, но и на обычных прислужниц не походили – благородство их манер и миловидность не вызывали сомнений.

В воздухе, густо напоенном благовониями, слышался отчетливый шелест одежд – видно было, что в этом доме предпочитают во всем следовать современным веяниям, обнаруживая при этом некоторый недостаток подлинного изящества и утонченности. Скорее всего перед Гэндзи были высокородные особы, устроившиеся у самой двери, дабы сполна насладиться прекрасным зрелищем. Разумеется, подобная вольность по отношению к ним была недопустима, но Гэндзи не смог превозмочь любопытства. «Так которая же из них?» – думал он, и сердце его замирало от волнения.

– «Веер отобрали у меня…»[8] Обидно, право… – шутливо говорит он и садится у двери.

– Что за кореец[9] в столь странном обличье? – отвечает какая-то дама. Как видно, ей ничего не известно. Заметив, что одна из женщин, даже не пытаясь ответить ему, лишь тихонько вздыхает, Гэндзи приближается к ней и берет ее руку через занавес.

Ведомо ли вам, отчего я блуждаю? – не очень уверенно спрашивает Гэндзи, и она, видно, не в силах больше молчать:

отвечает, и точно – голос тот самый. Велика была его радость, но, увы…