И Марине было так хорошо сознавать себя красивой и нарядной, но главным на празднике был ОН. Глаза его излучали обожание и нежность, и у Марины сладко кружилась голова. Приподнеся букет красных роз, ОН прошептал:

— Это символ!

Неуклюжий чудак, кажется, тоже влюблённый в неё, преподнёс бедные, привядшие гладиолусы и смущённо покраснел.

Вчера она была так счастлива, а сегодня скучная женщина выманила её из прохладной комнаты, пахнущей красными розами, и ведёт куда-то, обещая необыкновенное зрелище. Марина злилась на себя, решила, что недавняя знакомая бесцеремонно подавляет её волю, а у неё не хватает решимости оттолкн поступить по-своему.

И так странно, отчего море вдруг похолодало, разве такое бывает?

— Бывает, — неожиданно ответила женщина на мысли Марины. — И я хочу тебе только добра, я не подавляю. Потерпи, скоро придём.

Девочка заснула у неё на руках, и Марина сказала:

— Ты устала, давай понесу.

— Я не устала. Пусть спит — так лучше, что увязалась за тобой. Посмотри вон туда!

Морской берег перегораживала горбатая скала, похожая на зверя, опустившего морду в воду. Около скалы приютился павильон, обтянутый брезентом. Горячий ветер прогибал его стены, корявыми буквами на нём в двух местах было выведено: «Аттракцион».

Они дошли до ложбинки с руслом полувысохшего ручья. По бурой земле пробиралась мутная стручка воды, и женщина сказала:

— Иди одна. Я останусь с девочкой здесь. И запомни, нельзя всю жизнь оставаться наивным ребёнком.

Ветер звенел сухими стеблями травы, шелестел сникшей от зноя листвой на искорёженных морскими штормами деревцах.

— Отчего-то тоскливо и тревожно! — сказала Марина. — Не хочется идти в этот балаган, скорее всего ничего интересного в нём нет.

— Ну, мы уже здесь, и тебе будет полезно глянуть.

Марина перебралась через ложбинку, подошла к павильону и открыла дверь из фанеры.

— Кто тут есть? Можно войти?

Никто не отозвался. Ветер надувал и хлопал брезентом.

Марина вошла в полумрак круглого помещения, а когда глаза попривыкли, различила вдоль стен фарфоровые фигуры в человеческий рост. В центре павильона стояла гейша в пёстром кимоно, рядом, подвернув под себя ноги и скрестив жёлтые руки на груди, сидел мандарин. Из-под золотистой его шапочки змеёй струилась чёрная коса.

Марина пошла вдоль стен, разглядывая фарфоровых людей в ярких костюмах, изукрашенных золотыми и серебряными узорами. Она не сразу заметила незаконченную скульптуру юноши из грубой глины. По левой стороне его груди пролегла глубокая трещина.

— Бедненький! — сказала Марина и провела ладонью по трещине, вдруг ощутив теплоту словно живого тела.

Что-то зашуршало и прозвенело за её спиной, она оглянулась и застыла от ужаса: мандарин встал, раскосые глаза зло засверкали, и заскользил по полу к ней! Больно сжав холодными пальцами плечо Марины, он прохрипел:

— Я изжую твоё сердце…

Фарфоровые фигуры задвигались, отходя от стены, кто-то ущипнул Марину, гейша, улыбаясь алой щелью рта, впилась в шею и злобно пробормотала:

— Уродина в уродливом платье…

Почти теряя сознание от ужаса и омерзения, Марина вспомнила о дочке — хорошо, что её нет здесь! Фарфоровые болваны надвигались, теснее сжимали кольцо, протягивали к ней руки. Марина закричала и попыталась выбраться из павильона. Холодные руки скользили по спине, стараясь задержать. И тут из угла неуклюже выступил глиняный юноша и начал отталкивать эти руки, а они били по нему — кусочки сухой глины со звоном падали на землю.

Марина выбежала, перепрыгнула через ручей, и голос, показавшийся ей знакомым, крикнул:

— Остановись, ты в безопасности!

Должно быть, ложбина с ручьём оказалась непроходимым рубежом для преследователей. Они остановились на противоположной стороне, подпрыгивая и злобно вопя. Трескалась, опадала блестящая оболочка из фарфора. Рыбьей чешуёй, дробясь на сотни кусочков, сползала яркая одежда, осыпались фарфоровые щёки и носы, отваливались красные губы… С удивлением заметила Марина, как из-под облика мандарина показался ОН. Только не было в ЕГО лице обожания и нежности — высокомерие, насмешка… А гейша обернулась вдруг той милой, всегда доброжелательной толстушкой — олицетворение неприязни… Ещё и ещё знакомые лица!

Глиняныйюноша сидел на дне ложбинки, положив на колени изуродованные руки:

— Уходи и не возвращайся к ним! — В голосе его было сострадание.

Далеко-далеко по морскому пляжу женщина в очках вела за ручку маленькую девочку, та часто нагибалась и что-то поднимала.

— Подождите меня! — закричала Марина и побежала от странного павильона.

Кто-то постучал в низенькое окошко, и она проснулась. Под окном стояли женщина в очках и дочка:

— Мама, мама, а мы уже искупались — водичка такая тёплая, и я училась плавать!

— Ты долго спишь, — упрекнула Марину женщина. — Разве забыла, что сегодня твой день рождения, а ничего не готово! Наверняка же придут твои друзья!

Она выжидающе смотрела на Марину, сделав ударение на слове «друзья».

— Мне приснился страшный сон, — сказала Марина, — очень страшный сон…

— Иногда сны сбываются, — чуть усмехнулась женщина в очках, — особенно под пятницу… Поторопись, нужно всё приготовить.

Курортные друзья собрались в комнатке Марины. Было много подарков и цветов. Все восхищались Марининым платьем и говорили, что сегодня она очень красивая, а ей было так радостно чувствовать себя нарядной и красивой.

Главным для неё на празднике был ОН — глаза так и излучали нежность, и у Марины сладко кружилась голова. Преподнеся букет красных роз, ОН шепнул:

— Это символ!

Женщина в больших очках, недавняя знакомая, молча сидела в углу или меняла на столе тарелки.

Неуклюжий чудак, кажется, тоже влюблённый в Марину, подарил бледные, привядшие гладиолусы и смущённо покраснел. Почему-то руки у него были сплошь в царапинах.

Дурачась, Марина шепнула ему:

— Я знаю, ты Глиняный, но, сам подумай, если всем не верить, будет страшно и скучно жить!

Рассказ в диалогах, в котором участвуют:

Уилл Лакмен — редактор иллюстрированного еженедельного журнала — 35 лет.

Джейк Эрд — репортёр уголовной хроники, однокашник Уилла по колледжу — 35 лет.

Мод — секретарь Уилла, девушка неопределённого возраста с лицом, почти полностью закрытым распущенными волосами и дымчатыми очками.

Мистер Картер — директор журнала и дядя Уилла, около шестидесяти лет.

Миссис Хьюз — пожилая богатая женщина.

Парень — рыжий и долговязый.

Утро. Тесный кабинет Уилла Лакмена. В расслабленной позе он сидит за столом, беспорядочно заваленным бумагами. Пепельница полна окурков. Пиджак брошен на кресло, рубашка расстёгнута. На измятом галстуке стоит телефон. В углу, за столиком с пишущей машинкой, сидит Мод. Входит Джейк Эрд, на шее болтаются два фотоаппарата, падает в кресло, улыбается.

Джейк. Хелло, ребята! Лифт втянул меня в свою утробу и с облегчением выплюнул на вашем двадцатом этаже… А?! Учись, Уилл, оригинальности языка, пока я жив. Ух, устал как собака! За всю неделю ни одного стоящего преступления… Какой-то старикан отправился в лучший мир при помощи газа… Любящий внучек пришил бабушку… Тебе, Уилл, что ни говори, а повезло. Цени дядю! Два часа пришлось проторчать на набережной, пока вылавливали одного джентльмена… Элегантно оформленный покойничек: смокинг, хризантема в петлице и (хохочет) с женским чулком на глотке… Морда удивлённая, видно, удивился, что его крошка так с ним обошлась, да ещё при помощи своего дружка отвезла охладиться в реке… (Хохочет. Мод ладонями закрывает уши. Заметив её жест, Джейк поднимает вверх руки.) Ну, ну, не буду!