Иногда в снах к матери возвращалась молодость.

Легко, еле касаясь ногами дощатого пола танцплощадки, кружилась она опять в вальсе с мужем, тогда ещё и не мужем, а парнем, который нравился. Прижимаясь горячей щекой к её виску, нашёптывал он невнятное и нежное, заглушаемое грохотом оркестра. Возле редких фонарей деревья парка горели яркой зеленью, там же, куда не достигал свет, казались темно слитыми, непроницаемо густыми. Летняя ночь пахла свежестью недавно политых клумб, была заполнена музыкой, весёлыми голосами и смехом. В снах она опять прыгала в речку, долго плавала, наслаждаясь ловкостью тела и прохладой. Белобрысенький сыночек Юрчик от нетерпения подпрыгивал на берегу, тревожно кричал, если она заплывала далеко. Поддерживая руками под животик, мать учила его плавать на светлом мелководье. Юрчик суматошно колотил в воде тонкими ногами — оба хохотали, захлёбываясь в брызгах.

Сны из молодости словно бы на время стирали теперешнюю немощь и тоску вдовства. Проснувшись, некоторое время она всё ещё ощущала радость. Но стоило опустить ноги с постели к меховым шлёпанцам, похожим на замурзанных щенят, деревянная непослушность суставов и ломота возвращали к действительности.

Ноги матери незаметно проторопились сквозь долгие годы, и в начале них невозможно было вообразить, что в конце концов ноги устанут, сделаются жалко немощными в отеках и противных узлах синих вен. Она всегда привыкла торопиться по привычной линии жизни: утром в детский садик — быстро раздеть, успокоить хныкающего Юрчика и передать в руки ещё сонной воспитательнице, успеть к автобусу, выпрыгнуть из него на остановке и добежать до многоэтажного здания заводоуправления. Спешно прошагать длинными коридорами и лестницами, поправить волосы и сесть за рабочий стол с вложенной под стекло фотографией Юрчика-младенца.

Комната бухгалтерии неизменно пахла лежалой бумагой и прачечной — подтекали батареи. Комната скрежетала целый день арифмометрами, щёлкала костяшками счетов и шуршала длинными страницами ведомостей. По общему уговору, женщины бухгалтерии не ходили в перерыв в столовую, приносили еду из дому и вытряхивали пакеты и свёртки на общий стол, кипятя чай в большом чайнике на самодельной электроплитке. Каждый раз это походило на короткий праздник.

Вечером всё повторялось в обратном порядке. Мать опять торопилась к автобусу, чтобы пораньше забрать Юрчика из детского садика. Уже не торопясь, возвращались они домой, заходили по пути в магазины, покупали у парка в голубом ларьке мороженое и съедали его на скамейке в аллее. Юрчик без умолку болтал, непрестанно задавал вопросы, и мать с удовольствием наблюдала, как маленький человек осваивает жизнь. Прикончив мороженое, он бегал по простору пока пустой танцплощадки и гонялся за бабочками и шмелями около кустов шиповника. В эти вечерние часы сторож начинал поливать клумбы с пёстрыми петуниями, огненными настурциями и душистыми табаками. Сторож давал Юрчику подержать шланг, бьющий тугой струёй. От рыхлой земли рикошетом летели мокрые земляные шарики, мальчишка восторженно визжал, а мать радовалась его радостью и не ругала за перепачканные штанишки и сандалии.

Она отторопилась и отрадовалась. Давно нет мужа, в комнате, пахнущей прачечной, кто-то другой сидит за её столом, белобрысенький ласковый мальчик превратился во взрослого отчуждённого мужчину. Он так далёк и становится с каждым днём всё дальше от неё, им не о чем разговаривать — разве можно разговаривать на большом расстоянии друг от друга? Можно только кричать зло или отчаянно. Теперь жизненное пространство матери ограничено двумя комнатами, кухней и дорогой до ближайшего магазина — от дальнего не хватает сил принести тяжёлую сумку с продуктами.

Ей кажется: она стала походить на старый заржавевший механизм, в котором с натугой ещё крутятся шестерёнки и колёсики — всё медленней и трудней.

Утро начиналось с жужжания электробритвы в комнате Юрчика. Мать поспешно засовывала ноги в меховые шлёпанцы, спеша на кухню подогреть завтрак, заварить чай в старинном фарфоровом чайничке и быстро уйти к себе — Юрчик предпочитал завтракать в одиночестве. Из дому он уходил молча или коротко напоминал, что сегодня пора уплатить за телефон, отнести в ремонт его туфли или же приготовить к вечеру любимую рубашку персикового цвета с модными погончиками. Это означало, что вечером он куда-то уйдёт, возможно, вернётся за полночь, но спрашивать, когда он вернётся, тоже было бесполезно. Мать всё же не удерживалась и спрашивала. Юрчик сухо отвечал, что её это не касается — он взрослый.

Последнее время мать стала плохо слышать, Юрчик же имел привычку отвечать невнятной скороговоркой. Она, не разобрав, переспрашивала, и глаза его становились сразу злыми, раздражаясь, он кричал — это было обидно, и, если случалось с утра, весь день у матери было угнетённое настроение.

Ей часто хотелось побыть рядом с Юрчиком, она пыталась рассказать ему, что произошло за день в их большом доме и кого она повстречала на улице, хитря, приукрашивала, стараясь заинтересовать. Юрчик, не дослушав, уходил в свою комнату и закрывался, а она кричала около закрытой двери, что тоже человек, всё делает для него. Начинало колоть в левом боку, приходилось пить сердечные капли и ложиться. Успокоившись, она испытывала к Юрчику жалость: ворчливая старуха, опять испортила сыну настроение!

Желание приблизиться к нему походило на медленное падение с обрыва: человек, раня руки, цепляется за колючие кусты, хочет выбраться, но всё же скатывается ниже и ниже…

После ухода Юрчика на работу мать обычно отправлялась в магазин: только утром можно было застать свежий творог и сметану. Перед открытием около дверей магазина собирались пожилые женщины. Почти все знали друг друга, некоторые были совсем одиноки и покупали один стакан сметаны и немного творога и хлеба. Матери представлялась мёртвая тишина их квартир, зимние долгие вечера только с голосом телевизора и мурлыканьем любимой кошки, но зато их никто не обижал, а если обижали чужие люди, наверное, это было не так уж горько. Мать всматривалась в грустное безобразие старости, в лица, измятые морщинами, с потерявшими чёткость рисунка ртами и старалась за теперешним обликом угадать прежний, молодой. Это было уже невозможно, сама же она старалась реже смотреть в зеркало.

Она понимала: жизнь всегда будет походить на лестницу, по которой человек спускается от детства к старости, неизбежность нужно принимать спокойно, но на каждой ступени должны быть свои радости.

В тот день мать долго провозилась с приготовлением салата и торта. Он удался, пышный, ароматный, украшенный ореховыми фестончиками. Захотелось отрезать кусочек и попробовать с чаем, но стало жаль нарушать сладкую симметрию — торт почнёт Юрчик, а она после.

Юрчик пришёл с работы, съел борщ и салат, задумчиво поглядывая на торт. Матери захотелось побыть рядом, и она принялась отмывать в раковине кастрюлю из-под крема. Донышко немного пригорело, пришлось поскоблить ножом. Юрчик недовольно спросил:

— Другого времени не нашла?

Мать оставила кастрюлю:

— Тебе не понравился торт? Я не пробовала, я потом, но вроде удался…

— Вечером ко мне кое-кто заскочит, — сообщил Юрчик.

— Кто же?

— Какая тебе разница? — воздвиг он привычное отчуждение.

У некоторых соседей по дому сыновья лодырничали и пили. Юрчика же никогда не видели пьяным, он был неизменно вежлив, встречаясь с соседями, — такой благополучный и воспитанный молодой человек. Родители неблагополучных парней завидовали матери.

Вечером появились гости: две модные девушки с раскрашенными лицами, с нарочито растрёпанными причёсками и парень с сумкой в пёстрых картинках. В сумке позвякивали бутылки. Юрчик достал из серванта высокие стаканы, мать догадалась: принесли пиво.

— Мам, — доброжелательно обратился он — при гостях тон его становился вдруг доброжелательным. — Мам, дай солёненького, рыбки что ли.