Хрептюгин (Доброзракову). Что ты, что ты, Иван Петрович! — кто ж пьет здоровье водкой… Démétrius, что ж?

Дмитрий Иваныч. Сейчас, папаша! (Убегает.)

Разбитной (вслед ему). Mais dites, mon cher, qu’on donne des verres et que le Champagne soit frappé.[74] (Хрептюгину.) Мы вашего сына таки вышколим, Иван Онуфрич.

Лакей вносит поднос с стаканами и бутылку шампанского; Дмитрий Иваныч наливает всем, кроме Живновского.

За здоровье его сиятельства, князя Льва Михайлыча! (Выпивает.)

Дмитрий Иваныч. Ура! (Выпивает.)

Доброзраков. Желаю здравствовать! (Выпивает.)

Живновский. Что ж, и мне, видно, выпить! Я, признаться, не охотник до виноградного! — ну уж для его сиятельства! (Наливает сам себе стакан и пьет.)

Хрептюгин. Сто лет жить да богатеть! Вот это я вино люблю, Леонид Сергеич! потому что оно вино легкое… тонкое…

Разбитной. Господа! я требую слова!

Дмитрий Иваныч. Шш…

Все умолкают.

Разбитной. Господа! мне приятно будет засвидетельствовать перед князем о тех чувствах искренней преданности, которые я нашел в вас. Поверьте, господа, что для сердца начальника дороже всяких почестей, дороже всех богатств сердечное расположение подчиненных. Нет сомнения — и история нам доказывает это с последнею очевидностью, — что все сильные государства до тех пор держались, покуда в сердцах подчиненных жили чувства любви и преданности. Как скоро эти истинные, основные начала благоустроенных обществ исчезали, самые общества переставали быть благоустроенными. Я говорю это, господа, здесь, в этом доме, потому что нигде в другом месте слова мои не могут иметь такого смысла. Здесь я вижу почтенного отца семейства, жертвующего всею жизнью на пользу общую (указывает на Хрептюгина); вижу старых воинов, принявших грудью не один удар во имя любви к отечеству (указывает на Доброзракова и Живновского; последний крутит усы), и, наконец, вижу юношу, полного надежд и веры в будущее… И все эти лица: и маститая старость, и увенчанная розами юность — соединяются в одном общем чувстве преданности к любимому начальнику… Господа! мае приятно от лица князя изъявить вам полную его признательность! Господа! я пью за здоровье любезнейшего нашего хозяина! (Подходит с стаканом к Хрептюгину и жмет ему руку.) Иван Онуфрич! да продлит бог ваш век для того, чтоб вы могли на долгие времена следовать влечению вашего доброго сердца и отирать слезы сирых, лишенных крова… (Выпивает.)

Дмитрий Иваныч. Ура! (Пьет.)

Доброзраков (в сторону). Ловко подпустил!..

Живновский (в сторону). А по-русски это значит: пермете… ле бурс[75] (показывает руками). Молодец!

Хрептюгин. Очень, очень вам благодарен, Леонид Сергеич! утешили вы меня… Именно это правда, что на пользу общую! Вчера был пожар, Леонид Сергеич, остались там вдовы… смею просить вас принять от трудов моих двести рублей на общественное устройство! (Вынимает из бумажника деньги и отдает Разбитному.)

Живновский. Молодец, Иван Онуфрич!

Хрептюгин. Мало жертвовать, Леонид Сергеич, не стоит-с, так, по крайности, пущай хоть богу за нас помолят! а деньги что-с? деньги — дело наживное-с!

Живновский. Разумеется, благодетель, разумеется… вот в вино вассервейнцу малую толику подпустите — ан пожертвование-то в тот же карман и возвратится… дивны дела твои, господи!

Хрептюгин. Я, Леонид Сергеич, люблю благодетельствовать… Я коли деньги имею, так желаю, чтоб всякий, можно сказать, от лозы виноградной вкусил!

Разбитной (кладя деньги в карман). Поверьте, Иван Онуфрич, князь сумеет оценить…

Те же и Фурначев.

Фурначев (останавливается в дверях и говорит за кулисы). Скажи, братец, моему кучеру, чтоб он ехал домой и доложил Настасье Ивановне, что я прибыл в дом Ивана Онуфрича благополучно. Да сейчас же чтоб и воротился… Иван Онуфрич! Леонид Сергеич! Доктор! (Жмет всем руки. кроме Живновского.) Вы, господа, кажется, с утра за делом!..

Доброзраков. По благотворительной части, Семен Семеныч!

Живновский. Призираем этак вдов и сирот-с… А больше насчет вдов-с…

Хрептюгин. Да не угодно ли присесть вашему высокородию! (Суетится около Фурначева.)

Фурначев. Не трудись, любезный, я сяду сам!.. Так вы, господа, по благотворительной части? что ж, это хорошо! всякий из нас должен уделять от избытков своих!

Разбитной. Скажите, пожалуйста, Семен Семеныч, вы не были сегодня у князя?

Фурначев. Не был, Леонид Сергеич, не был, потому что не имел чести быть приглашенным.

Разбитной. Странно! а он хотел вас просить!.. знаете, вчера был пожар, погорела вдова с детьми… что-то много их там… княжна очень интересуется положением этих сирот.

Фурначев. Это наш долг, Леонид Сергеич, отирать слезы вдовых и сирых; это, можно сказать, наша священная обязанность… Я не о себе это говорю, Леонид Сергеич, потому что у меня правая рука не знает, что делает левая, а вообще…

Вносят стаканы с шампанским.

Разбитной. Так вы заезжайте к князю: ему будет очень приятно. (Берет стакан и намеревается пить без тоста.)

Хрептюгин. Нет, Леонид Сергеич, позвольте! (Берет стакан.) Господа! за здоровье Леонида Сергеича!

Доброзраков делает Хрептюгину знаки, указывая на Фурначева; Хрептюгин спохватывается, подбегает к Фурначеву и говорит вполголоса.

Извините, ваше высокородие! обмолвился… мы ваше здоровье после-с… на прохладе выпьем.

Фурначев (тоже вполголоса). Что раз уж сделано, того воротить нельзя, любезный! Все воротить можно, а сделанное воротигь невозможно.

Разбитной. Господа! я не нахожу слов выразить всю мою признательность! Почтенный хозяин, предложивший этот тост, почтил не меня самого, а в лице моем упорный труд и непоколебимое бескорыстие на высоком поприще общественного служения! Господа! не под влиянием винных паров, но под влиянием благотворных движений моего сердца говорю я: девизом нашим должен быть труд скромный, но упорный, труд, никем не замечаемый, но честный, труд, сегодня оканчивающийся, а завтра снова начинающийся. Господа! настала для нас пора обратить наше умственное око внутрь нас самих, ознакомиться с нашими собственными язвами и изыскать средства к уврачеванию их. Не блестящая эта участь, и не розами, но терниями усыпан путь безвестного труженика, в поте лица возделывающего землю, плодами которой воспользуются потомки! Но благословим его скромный, невидный труд, пошлем ему вослед самые искренние пожелания нашего сердца… Вспомним, что только они могут осветить лучом радости безотрадную пустыню, пред ним расстилающуюся, — вспомним это и не пожалеем ни добрых слов, ни теплого участия, ни ободрений… Я сказал, господа! (Пьет.)

Дмитрий Иваныч. Ура! (Пьет.)

Фурначев (жмет Разбитному руку). Вы благородный человек, Леонид Сергеич! (Отпивает немного и ставит стакан).

Живновский (в сторону). И черт его знает, где он говорить научился!

Хрептюгин (Фурначеву). Сделайте ваше одолжение, ваше высокородие! опростайте стаканчик-то!

Фурначев. Не могу, Иван Онуфрич, не могу. Здоровья я пожелал Леониду Сергеичу от глубины души, а пить не могу. Утром, знаете, натура не принимает.

Разбитной. Господа! я не могу больше! сердце мое совершенно переполнено… Будьте уверены, мой любезнейший Иван Онуфрич, что я со всею подробностью передам князю те приятные впечатления, которые доставило мне утро, проведенное у вас… Прощайте, господа! (Уходит.)

Дмитрий Иваныч провожает его за двери.