Гнусова. Что и говорить, сударь!

Те же и Доброзраков (роста большого и несколько при этом сутуловат; смотрит угрюмо; в военном сюртуке).

Доброзраков (становясь в дверях). Пану полковнику здравия желаем! Чи добрже маешь, пане?

Понжперховский. Что нам делается, доктор! от нас вам пожива плохая.

Доброзраков. Ну, это еще бабушка надвое сказала… об этом будет у нас в то время разговор, как ноги, дружище, протягивать станешь! (Устремляет взор на водку.) А! и водка на столе! это добрже! А ну, полковник, испытаем-ка целебные свойства этой жидкости! Мне, я вам скажу, что-то сегодня нездоровится: стара стала, слаба стала… потуда и жив, покуда внутри водкой сполоснешь! Да и та нынче изменять стала! (Пьет.) Было, было и наше времечко! выпьешь, бывало, сколько подымешь, а нынче… сколько глазом окинешь! (Все смеются.)

Понжперховский. А что вы думаете, доктор: может быть, от этого-то всполаскивания оно и не действует. Вот в наших сторонах помещик был, тоже занимался этим, так, поверите ли, внутренности-то у него даже выгорели все — так и скончался-с!

Доброзраков. Вздор, сударь! (Ударяет себя по животу.) Эта печка такого сорта, что как ее ни топи, все к дальнейшей топке достойна и способна… Я вот шестой десяток на свете живу и могу сказать, бывала-таки у нас топка… да, изрядная! А все хоть сейчас в поход готов!.. (Гнусавой.) Иван Онуфрич встал?

Гнусова. Никак нет еще, Иван Петрович: как можно!

Доброзраков. То есть он и проснулся, пожалуй, да тот еще час, видно, не пробил, в который дуракам просыпаться прилично… Э-э-эх! то-то вот и есть: мужика сколько ни вари, все сыростью пахнет! Издали-то он ни то ни се, а что ближе, то гаже!

Гнусова (иронически). Ну так, сударь. Известно, возвысил бог куликов род — как же и не покуражиться ему!

Доброзраков. Люблю за то, что, по крайней мере, не говоря худого слова, ноги на стол задрал! Повторим, полковник. (Подносит Понжперховскому рюмку; оба пьют.)

Понжперховский. Это вы истинную правду, доктор, сказали: человек, покуда в диком состоянии находится—ничего… даже можно сказать, что это именно почтенный человек-с! Но коль скоро повезла ему фортуна или успел он, так сказать, надуть себе подобного, то это именно даже удивительно, какой вдруг переворот в нем бывает!

Доброзраков. Какой тут переворот? Первым долгом — ноги на стол… этот переворот и хавронья сделать может!

Понжперховский. Правда, доктор! Я сам иногда, глядя на него, думаю, зачем он, например, бороду бреет?

Доброзраков. С бородой-то, по-моему, еще лучше. Борода глазам замена: кто бы плюнул в глаза — плюнет в бороду!

Все смеются.

Понжперховский. Или, например, зачем ему такой дом? Он еще не знает, как и ходить-то по паркету… Кабы этакие-то средства да человеку образованному, сколько бы можно добра тут сделать!

Доброзраков. Нет, вы лучше скажите, зачем ему годовой врач? вот вы что скажите! Ведь у него, кроме прыщей на носу, и болезней-то никаких не бывает!

Гнусова (иронически). Чтой-то уж и не бывает! Вы, Иван Петрович, уж, кажется, не в меру его конфузите!

Доброзраков (смотрит на часы). Однако надо ему сказать, что пора бы и перестать валяться-то… Уж и султан турецкий давно поди встал!

Те же и Дмитрий Иваныч (вбегает стремительно; одет франтом и завит).

Дмитрий Иваныч. Где папаша? где папаша? Двенадцатый час, а он там проклаждается! Вы-то чего ж смотрите, Степанида Карповна!

Гнусова (оскорбляясь). Помилуйте, Дмитрий Иваныч! я ведь дама… разве могу я в опочивальню к вашему папаше входить?

Дмитрий Иваныч (останавливаясь в изумлении перед Гнусовой). Дама?!..а кто же вам сказал, что вы дама?

Гнусова. Все же, чай, не мужчина, сударь!

Дмитрий Иваныч. Так вы говорите «женщина», а то «дама»!

Доброзраков. Да что ж такое случилось, Дмитрий Иваныч?

Дмитрий Иваныч (размахивая руками). Князь… князь… желает узнать о папашином здоровье… поняли, что ли?

Гнусова, всплеснув руками, стремительно убегает.

Доброзраков (начиная застегиваться). Ах ты, господи! сам его сиятельство едет!

Дмитрий Иваныч. Кто вам говорит про его сиятельство! Поедет к вам его сиятельство! Будет с вас и того, если и Леонида Сергеича пришлет!

Доброзраков (расстегиваясь). А! Разбитной! ну при этом и в рубашке быть предостаточно!

Дмитрий Иваныч. Вы, доктор, кажется, забываетесь! Вы не понимаете, в каком доме находитесь!

Доброзраков (озираясь кругом). А в каком? в каменном!.. Ну, да полноте, Дмитрий Иваныч, я ведь это так, шутки ради… Известно уж, Леонид Сергеич особа не простая… где ж нам против них! Я вам так даже скажу, что я и купаться-то бы перед ним в одной рубашке не осмелился, а так бы вот в мундире и полез в воду…

Дмитрий Иваныч. Вы все с своими шутками!

Доброзраков. Старик ведь я, Дмитрий Иваныч, кому же и пошутить-то!

Понжперховский. А мне, видно, уйти покудова… не люблю я этого Разбитного!

Доброзраков. Что так?

Понжперховский. Гордишка-с!

Дмитрий Иваныч и Доброзраков.

Дмитрий Иваныч. Ну, скажите, доктор, зачем, например, этот выходец сюда таскается?

Доброзраков. А так вот, просто потому, что есть умок сладенько поесть… Вы уж очень строги, Дмитрий Иваныч.

Дмитрий Иваныч. Нет, я не строг, доктор! я только желаю, чтоб в этом доме чистый воздух был… понимаете? Знаете ли, как у меня здесь наболело, доктор? (Указывает на сердце.) Ведь на улицу выйти нельзя: свинья там в грязи валяется, так и та, чего доброго, тебе родственница!

Доброзраков. Да, это зрелище тово… нельзя сказать, чтоб пейзаж живописен был!

Дмитрий Иваныч. Нет, вы войдите в мое положение, доктор! Намеднись вот иду я в хорошей компании мимо рядов; ну, и княжна тут… Только откуда ни возьмись — бабушкин брат; весь в кубовой краске выпачкан: «А это, говорит, кажется, наш Митюха с барами-то ходит!» Вы поймите, что я тут должен был вытерпеть!

Доброзраков. А вы бы, Дмитрий Иваныч, дедушку-то под салазки! Знаете, и пословица гласит: «Еремея потчуют умея, за ворот да в три шеи!» Ну, и вы бы так-с!

Дмитрий Иваныч. Вы все шутите, доктор, а мне уж не до шуток, право! (Подходит к закуске.) Господи! даже закуски порядочной подать не могут! грибы, да рыжики, да ветчина! Эй, кто тут есть?

Является горничная.

Да позови ты лакея, варвары вы этакие! ведь ты и при гостях, пожалуй, сюда вломишься! Возьми поднос да вели приготовить закуску — генеральскую, слышишь?

Горничная берет поднос и уходит. За дверьми слышен шорох.

А! да вот, кажется, и папаша идет!

Доброзраков (вполголоса). Раздайся грязь, навоз ползет!

Те же и Хрептюгин (в пестрых брюках и коротеньком сюртуке; на шее повязан неглиже желтый батистовый платочек; в руках трубка, из которой он полегоньку покуривает; ходит с маленьким развальцем и шаркает ногами).

Хрептюгин. A! Démétrius! видно, его сиятельство стосковался по нас? Леонид Сергеич, что ли, изволит жаловать? Ну, что ж, милости просим! приготовлений не делаем, а запросто — милости просим!

Доброзраков. Что вам, Иван Онуфрич? разумеется, вы люди сильные, вам не в диковинку высоких гостей принимать!

Хрептюгин. Какие, братец, это гости! между нами, просто шавера! Вот в Петербурге… это точно… там я на своем месте..

Доброзраков. Что и говорить! я вот насчет здоровья узнать приехал…

Хрептюгин. Да что, братец! ни шатко, ни валко, ни на сторону! Желудок все… чуть, знаешь, съешь что-нибудь этакое… не совсем легкое… просто, братец, дело дрянь выходит!

Доброзраков. Да вы бы поберегли себя. Ведь ваше здоровье не то, что, например, наше. Мы и помрем, так никто не заметит: все равно что муха померла; ну, а вы совсем другое дело…

Хрептюгин. Знаю, братец, знаю, да что прикажешь делать? С волками жить, по-волчьи выть — иногда и перепустишь!.. Démétrius! ты бы, дружок, закуску велел приготовить; скажи Гнусовой, что там на третьей полке жестянка непочатая стоит.