— Как ты с ними уживаешься?

— И не говори! Подруги жены — ничего не попишешь.

Вспомнив его заводскую шутку, я засмеялся:

— Если только надавить таким на глазик…

Андрюха расслабился:

— Да, да. Ты прав. Больше никак с ними не разберешься.

Он проводил меня до прохлады ноябрьской ночи…

Я вошел в квартиру, и по спине пробежал холодок. В воздухе что-то витало. Ощущение было такое, будто на обоях написано: "Внимание!".

Настя сидела в комнате и даже не вышла в прихожую, чтобы поприветствовать.

Мама явно ждала моего возвращения. Она хотела сыграть на опережение.

— Родя, мне нужно с тобой поговорить.

— Сейчас, только в туалет схожу.

Мне не хотелось в туалет, но нужно было выиграть время, чтобы психологически подготовиться.

Я стоял в туалете и продумывал систему аргументации. Нервы — на взводе.

Наконец, я зашел в ванную, умылся, посмотрел на себя в зеркало: лысое спокойное лицо никак не выдавало напряжения.

Я заглянул в кухню. Мама тут же закрыла дверь. Ее лицо выражало чудовищную волевую работу.

— Ты знаешь, кто такая Настя?

— Не понял. Что ты имеешь в виду?

— Знаешь ли ты, кто такая Настя? — повторила она вопрос.

— Конечно, знаю. Мам, о чем ты говоришь?

— Она не работает в поликлинике УВД и никогда не работала. Она не работает на "Эхо". Я, например, не знаю, кто она и что за человек. Поэтому я спрашиваю у тебя, моего сына, который собирается на ней жениться, кто она? Кем является женщина, на которой ты хочешь жениться? Где она работает? Чем занимается? Ответь мне, своей матери!

Мне стало страшно за маму, настолько она была вне себя, настолько необычным было ее поведение.

Настя продолжала лгать всем, включая меня, а сейчас вот попалась на лжи, попалась глупо, не вовремя, не открыв карты даже мне, человеку, которого, как она говорит, любит, человеку, который мог бы ей помочь. Мне стало обидно за ее глупость, за ее лживость. Захотелось проучить ее, а заодно захотелось посмотреть, как она выйдет из сложившейся ситуации.

Я чувствовал, что все еще люблю ее, но какое-то реле переключилось, поставив ее в условия эксперимента. Мне стали интересны ее реакции, система аргументации в критической ситуации. Показалось, что, проследи я все это сейчас, смогу лучше понять психологию лжи, специфику обмана.

— Что ты мне скажешь, сынок?

— Не лучше ли спросить обо всем у нее?

— Я тоже хотела тебе это предложить, но боялась, что ты не допустишь. Не торопись, не поддавайся чувствам. Осмысли все, как следует.

— Мам, я в порядке. Что ты говоришь со мной, как с маленьким? Мне и самому интересно узнать, что же все-таки происходит. Сейчас я только пойду, скажу ей, что ты хочешь поговорить, а потом приведу, хорошо?

Она кивнула.

По дороге от кухни до зала, я вспомнил Грина. Девица, желая предупредить уголовника Нока об опасности, уголовника, который хотя и был ей симпатичен, но который был чужим человеком, сказала ему, когда он понял все: "Нок, защищайтесь!"

Она сидела на диване с бледным лицом (что же у них произошло в мое отсутствие?).

— Мама хочет поговорить. — Я улыбнулся. — Приготовься.

Настя была бледна. Кусала губы. Ей впервые приходилось играть против такого сильного и умного противника, каким была мать. Складывалась крайне неприятная ситуация. Если раньше ее обман касался одного человека, а остальные рассматривались как фон для развития действия, то сейчас ей приходилось играть против нескольких, из которых один (то есть я) занимал неизвестную позицию, обладал неизвестной информацией, да и знал о ней гораздо больше, чем большинство, а второй (то есть мама) был лицом чрезвычайно заинтересованным в разоблачении, лицом, владеющим неведомой информацией. И если Настя привыкла морочить головы мужчинам, да еще и имеющим интерес к ней, то теперь ей приходилось обороняться от атаки женщины, которая была настроена решительно против.

— Настя, где ты была сегодня утром? — мама приступила к допросу.

— На работе, — бледная от напряжения ответила Настя.

— На какой?

— В поликлинике…

— Не лги. Тебя там сегодня не было. Равно, как и вчера.

— Это неправда.

— Ты смеешь отпираться даже сейчас, когда тебя уличили? Я давно подозревала, что ты лжешь. Где ты видела массажистов с такими ногтями? Где ты видела поликлиники УВД без жесткой дисциплины труда? И разве берут в поликлинику людей, не имеющих медицинского образования? Но я все думала, что мои подозрения беспочвенны. Отгоняла от себя эти мысли. Почему ты лгала? Боялась, что мы тебя прогоним только потому, что у тебя нет работы? Но у многих нет работы. Первое время как-нибудь обошлись. Неужели лучше лгать? Ты подумала о том, в какую ситуацию ставишь всех нас? Вчера я встретила свою подругу. Мы с ней вместе учились. Разговорились о том о сем. Оказывается, она работает в поликлинике. Я радостно сообщаю ей, что моя невестка недавно устроилась туда же. Она спрашивает: "Правда? В какое отделение? Кем?" Я начинаю объяснять, и вижу, как вытягивается у нее лицо: "Шиндякова? Анастасия Петровна? У нас такая не работает. Я знаю всех сотрудников, но такой у нас нет!" "Как же нет? Она же устроилась месяц назад, может, просто еще с ней не познакомились?"

Бледная, как мел, Настя напряженно слушает.

— Света обещала навести справки обо всех, кто пытался устроиться к ним в течение месяца. Сегодня мы созвонились. И знаешь, Настя, что она рассказала?

Что приходила некая девица вульгарного вида. Весьма нахально себя вела. Пыталась апеллировать к каким-то общим знакомым.

И знаешь, Настя, что было самым обидным? То, что Света со смехом сказала: "Что же, Лена, ты даже не знаешь, кто твоя невестка? Эта девица та еще штучка. Она у тебя еще и квартиры оттяпает — не только сына!"

Что ты на все это скажешь, Настя?

— Это все ложь! Я работаю в поликлинике. Она оболгала меня из зависти.

— Э, девочка! Из какой зависти? Она же тебя даже не знает! Слушай, твоя наглость переходит всяческие границы. Тебе в лицо летят неопровержимые доказательства, а ты продолжаешь запираться. Хватит играть. Здесь этот номер не пройдет.

Я укоризненно смотрю на Настю. Она ведет себя глупо. Бесполезно отрицать то, что уже доказано. Зачем нападать на личность человека, которого она не знает? Зачем продолжает настаивать на своем? Неужели же впечатления от Ильфа и Петрова так константы, что она продолжает и сейчас использовать методы Бендера? Простыми методами здесь нельзя отделаться. Я чувствую, как в душе у меня нарастает презрение к ней, к этой женщине, загнанной в угол, ослабленной, одинокой, которой не остается ничего другого, как отпираться до последнего, чтобы хоть как-то сохранить лицо. Где былое ее остроумие, где скорость реакций, где ясная работа ума? Она похожа на раздавленного червя, которому не остается ничего, кроме как пытаться куда-то уползти, бесполезно шевеля тельцем.

— Но это еще не все, — продолжает мама. — Может, думаю я, — девочка заигралась, девочка боится придти и сказать, что ее не взяли на работу? Дай, думаю, проверю, а работает ли она на ТРК "Эхо". Дойду до них — благо это близко. Через вахту меня, правда, не пропустили. Однако я взяла у охранника исчерпывающую информацию о том, что Шиндякова А.П. у них не работает и никогда не работала.

— А вот это ложь, — в негодовании вскрикивает Настя, невольно выдавая себя.

Мама поймала ее на приеме с двойной ложью.

Настя невольно признала свою ложь по первому пункту, возмущенная "клеветой" по второму.

Впрочем, мама не ставила перед собой такой цели, поэтому не обращает внимания на "прокол". Для нее ложь Насти очевидна по всем пунктам, потому что она их лично проверила, но даже одного пункта было бы достаточно, чтобы понять: "Настя — не наш человек".

Никакая аргументация уже не в состоянии ничего изменить. Она проиграла. А теперь у нее просто не хватает мужества признать поражение.

Мама спокойно смотрит на Настю, на меня, а потом буднично заявляет: