Девок на офицерской палубе не проживало, поэтому пришлось довериться собственному мнению. Мнение о блеске сапог осталось самым благоприятным.

Напоследок господин Ферц решил выкурить сигарету. Наиболее удобным ему показалось расположиться прямо перед часовым, выдыхая едкий дым «Марша Дансельреха» тому под каску.

— Может, закуришь? — благодушно предложил господин крюс кафер и, не дождавшись ответа, спрятал пачку в карман.

Поначалу бравый служака крепился. Туман вокруг его головы уплотнился настолько, что скрыл до того отчетливо проступающее на физиономии дурное наследие трюмных отбросов.

Шевельнулась массивная челюсть, отлично приспособленная для разгрызания костей, дернулись толстые губы — совершенный агрегат высасывания мозгов из разгрызенных костей, дрожь прокатилась по толстым щекам, за которыми скрывался великолепно отлаженный мышечный механизм для разгрызания и последующего высасывания. Рожа цвета гниющих водорослей приобрела оттенок изгаженных птицами скал.

Часовой попытался отклониться назад, но узость зазора между спиной и стенкой не позволила ему выйти из густеющего табачного облака, которое, достигнув предельной консистенции, отдельными струями сползало по плечам бравого служаки. Тогда тот решил сдвинуться в сторону, но господин Ферц предупредительно оперся руками об стену, будто обнимая старого боевого товарища.

Зажатая в зубах сигарета опасно приблизилась к изрытому оспинами лицу часового. «Марш Дансельреха» чадил и стрелял крохотными искрами смешанного из отменной дряни курева.

Господин Ферц заглянул под край надвинутой каски, но в сизом дыму мало что получалось разобрать. Даже тлеющий огонек не слишком помогал.

Чуя близкий жар сигареты, часовой вспотел. Крупные градины пота неторопливыми слизнями стекали по пористой коже, оставляя липкие дорожки.

— Вблизи даже самый образцовый солдат выглядит куском дерьма, кехертфлакш, — посетовал господин Ферц. А принюхавшись, добавил:

— И воняет!

Часовой молчал, безуспешно стараясь перебороть пробивающую тело дрожь.

Опершись поудобнее локтем на стенку, господин Ферц зажал тлеющий окурок двумя пальцами и поводил им над лицом солдата. Нескончаемая непогода дурной наследственности до такой степени выветрила рельеф физиономии, что даже самые примитивные чувства с трудом на ней укоренялись. Здесь требовалась усиленная культивация муштрой и насилием, насилием и муштрой, что бы хоть как-то прикрыть уставным благообразием тавро вырождения.

— Что случилось, солдат? — благодушно поинтересовался крюс кафер.

Часовой оглушительно сглотнул. Челюсть еще больше выпятилась, глаза, настолько близко сидящие, что их можно выдавить одним пальцем, уставились вдаль. Не глаза, а дробины, засевшие в эпицентре паутины разбитого прямым попаданием зеркала. Господин Ферц аж скривился от возникшей в голове еще одной неуместной метафоры. Мушиное дерьмо, а не глаза, поправил он себя мысленно.

— Язык отъел?

Тлеющий окурок переместился в район базирования губ — выпяченных средь морщинистой плоти шхер, чересчур каменистых, изъеденных глубокими трещинами от мерзкой пленки грязи до неожиданно розовой внутренности еще живого тела. Такие наросты не приспособлены ни для разговора, ни для эмоций — слишком уж неповоротливы. Не губы, а клюв для размалывания костлявой трюмной падали.

— Открой пасть, солдат!

Челюсть еле заметно дрогнула, инстинктивно реагируя на командный тон, но осталась на своем месте.

Господин Ферц озадаченно выпрямился:

— Ты еще и глухой?

Сглатывание — то ли подтверждение, то ли опровержение.

Крюс кафер нервно огляделся. Длинная галерея пустовала. Перехлестывающий через через края проемов свет приобрел грязно-серый оттенок, а ледяной ветер, что прокатывался вдоль коридора, резче пах гниющими водорослями.

Лучший выход — мысленно утереться, пожать плечами, плюнуть и забыть. Для пущей важности и душевного спокойствия можно плюнуть прямо в эту тупую рожу, только вчера выползшую из самых смердящих закоулков трюма. Но господин Ферц вошел в раж. И выйти из него избавлением от толики вязкого секрета слюнных желез уже не представлялось возможным.

В комнате царила тишина, лишь слегка приправленная свистом ветра, да журчанием воды. Запах крови и еще чего-то, похожего, скорее, на раскаленную смазку, сгущался. Багровые отсветы внезапно возникали на сырых стенах и так же внезапно гасли. Нечто скользнуло мокрой каплей по щеке, и господин Ферц посмотрел на потолок. Захотелось истошно завыть, потому что никакого потолка там не оказалось.

На месте грубой бетонной поверхности с обычными пятнами ржавеющей арматуры, бугристыми плесневелыми островками сочащейся влаги и кольцами тусклых светильников теперь находилось нечто черное, студеное, как бездна Стромданга.

Странное и непривычное ощущение молотом обрушилось на темя господина Ферца, отчего колени его подогнулись, и он бы упал, не ухитрись в последний момент уцепиться за висевший на крючке парадный мундир.

Острые края орденов врезались в ладонь. Чуть-чуть полегчало. Крюс кафер заскрежетал зубами и еще сильнее стиснул кулак. Боль, как всегда, оказалась если не спасением, то единственно верным направлением к нему.

Ужасающая пустота над головой притягивала. А то, что там действительно НИЧЕГО не было, отнюдь не казалось и, даже, не чувствовалось, а являлось абсолютной уверенностью, как только можно быть уверенным в том, что господин Ферц — это господин Ферц, а распростертый на полу человек с перерезанным горлом давно мертв.

— Мертв, — подтвердила фигура, заслонявшая проем, отчего серый свет обрисовывал темный и какой-то бесформенный силуэт. — Давно и безнадежно мертв. Распалась связь причин.

Говорящий протянул руку и потрепал стоящего рядом копхунда по загривку. Зверь принял настороженную позу, неотрывно следя за господином Ферцем глазами-блюдцами.

Крюс кафер осторожно выпрямился и непроизвольно еще раз посмотрел вверх.

В темной мантии бездны прятались крохотные огоньки всех цветов. Некоторые из них сияли в одиночестве, другие толпились, одни быстро двигались, другие оставались недвижимы.

Журчала вода, вытекая из бочки, через край которой свешивалась воммербют. Зеленоватое тело распухло, стало рыхлым, безобразно раскрылись жабры, из них сочилось нечто отвратное. Слив забился комьями слизи, и вода разливалась по полу, заполняя одну впадину за другой. Сбитая простыня свешивалась с кровати насквозь промокшей багровой тряпкой.

— Wer mit Ungeheuern kДmpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein, — сказал человек у проема. — Не находите?

— Бездна? — переспросил господин Ферц. — Какая бездна?

Длинные черные волосы трупа щупальцами шевелились в потоках воды.

Господин Ферц еще раз глянул на отсутствующий потолок. Теперь ему показалось, что разноцветные огоньки из чего-то ужасно далекого и равнодушного преобразились в жутковато живое — огромное, стылое, плотное, как безымянное подводное чудовище, что с голодным безразличием разглядывает жертву мириадами крохотных глаз.

Зачесалась щека. Крюс кафер поднял к лицу руку и обнаружил, что сжимает окровавленный кортик. Кровь запеклась на широком лезвии, к крестовине рукоятки прилипли волосы и клочки чешуи. У господина Ферца появилось чудовищная по глубине уверенность, будто эта рука принадлежит вовсе не ему.

Человек у проема шевельнулся и как-то внезапно оказался рядом с распростертым телом. Теперь стало видно, что он почти обнажен, если не считать коротких серебристых штанов, не достающих до колен. Копхунд попытался лизнуть кровавую рану, но человек мягко его оттолкнул:

— Оставь, — присел на корточки, поправил прядь волос мертвеца. Взглянул на господина Ферца:

— Поневоле задумаешься об иронии судьбы, — шевельнул коротким носом. — И о ее медлительности. Чтобы убить этого кроманьонца, понадобились десятки тысяч лет, освоение галактики, создание Высокой Теории Прививания и изобретение алапайчиков…