Кое-где бронетехника обросла все тем же мочалом. Некоторые танки и баллисты выглядели вскрытыми огромным консервным ножом — торопливо и неряшливо, лишь бы добраться до аппетитного содержимого. Но в большинстве своем техника казалась нетронутой, будто экипажи трусливо ретировались с поля боя, оставив оружие неведомому победителю.

Сворден даже сплюнул от презрения — чего еще ждать от материковых выродков! Наверняка драпали так, аж пятки сверкали!

— Что же здесь произошло? — спросил Навах. Вопрос, понятное дело, к Свордену не относился, ибо тот, по мнению кодировщика, вряд ли мог претендовать на особую осведомленность о делах в низовьях Блошланга.

Впрочем, Сворден счел необходимым ответить:

— Боевой дух материковых выродков как всегда оказался на такой высоте, что им не удалось до него достать. Пришлось позорно драпать. Но дух остался, — не кехертфлакш какое остроумие, хотя кодировщик скривил губы — то ли выдавливая ухмылку, то ли маскируя презрение, а может и то и другое вместе.

— Вы, окажись здесь, несомненно почли долгом положить жизнь во славу Дансельреха, — ответил Навах.

— Очко бы не сыграло, — сказал Сворден. Все-таки Навах — мутный человечек, почти таким же мутный, как вода в Блошланге.

— А зачем? — Навах повернулся к Свордену. — Зачем все это?

— Во славу Дансельреха, — ответил Сворден, не уступая пристальному взгляду кодировщика.

— И что такое эта «слава Дансельреха»? — поинтересовался Навах с усмешкой, настолько кривой, что у Свордена зачесались кулаки слегка ее подправить парой зуботычин. — Жрущее и пьющее Адмиралтейство в то время, как вы подыхаете в безумных десантах на материк? Уверяю тебя, эти ублюдки не поперхнутся, узнав, что очередной дасбут не вернулся на базу. И спасательную экспедицию не пошлют за твоими гниющими останками! Они лучше еще десяток дасбутов заложат на стапелях, да наскребут по трюмам еще сотню таких же отморозков! — Навах не на шутку распалился. Наверное, ему казалось, будто каждое сказанное им слово бронебойным снарядом гвоздит позиционные убеждения Свордена, принуждая того к моральной сдаче.

— Мне плевать, — сказал Сворден и даже наглядно продемонстрировал — как именно. — Мне плевать кто и что там делает в Адмиралтействе. Мне плевать кто из нашей крови там кроит себе лычки, нашивки и ордена.

— Зато мне не плевать! — Красные пятна бешенства проступали на коже Наваха.

— Конечно, — кивнул Сворден. — Тебе не плевать. И хочешь знать — почему? Потому что ты из той же гнусной породы, которая судит о мире только по тому, как этот мир прохаживается по ее заднице. Отвесили тебе пинка, и мир сразу стал невыносимо плох, будто только в твоей заднице и сосредоточены все его достоинства, — Сворден сгреб Наваха за воротник и притянул к себе, чтобы прорычать в мерзкую рожу: — А я не хочу жить в твоей заднице, понял, урод?

— Это у вас в крови, — с ненавистью процедил кодировщик. — Если бы не Флакш, вы бы все равно отыскали себе грязную лужу по душе… или устроили флакш на планете…

Сворден оттолкнул опять заведшего свои непонятные бормотания Наваха, опасаясь подцепить от него ту же самую заразу.

Кодировшик опустился на палубу, обхватив голову руками:

— Когда же вы прозреете, слепцы, когда же вы поумнеете, глупцы… нет, тут даже Высокая Теория Прививания спасует… как же вы не хотите жить собственным умом… вы на все пойдете, только бы оглупить себя, а в первую очередь — других…

Закурив, Сворден спросил:

— О чем бормочешь, выродок?

Навах отрезвелым взглядом посмотрел на Свордена.

— Неужели ты ничего не помнишь?

— Что именно?

Через несколько мгновений Сворден пожалел о заданном вопросе. Для него это был даже не вопрос, а удобный способ освободить легкие от дыма для вдыхания очередной порции отравы. Но Навах воспринял это как согласие невольного собеседника и впрямь разобраться в том бреде, которым прорвало кодировщика, точно дасбут, заполучивший торпеду в корпус.

Говорил Навах сбивчиво, перескакивая с одного на другое, да еще пересыпая речь тарабарщиной, больше похожей на рычание изголодавшихся копхундов во время случки. Это напоминало мозговую лихорадку тех, кто впервые проходил Стромданг, и которая начиналась подобным же бредом, а заканчивалась битьем головой о переборки, если пострадавшего вовремя не принайтовывали к койке и не вкатывали дервалью дозу успокоительного.

Начни Навах биться лбом о ледовое подкрепление, Сворден и пальцем не шевельнул, дабы облегчить страдания съехавшего с ума кодировщика. Может, наоборот — указал Наваху более подходящее место для пробивания дырок в собственном черепе. Однако кодировщик не выказывал (пока) признаков перехода мозговой лихорадки в острую для себя и менее мучительную для слушающих форму.

По словам кодировщика выходило, что Сворден — вовсе не Сворден, а Навах — никакой не Навах (в последнем Свордена и убеждать не требовалось) и, более того, мир — вовсе никакой не мир, а самая что ни на есть дыра, в которую легко попасть, а вот выбраться почти никак невозможно. Дыру эту прогрызло в мировой тверди какое-то злобное существо, которое и породило весь прочий мир, включая Наваха и Свордена с его идиотской подозрительностью к ни в чем не повинному кодировщику.

Навах величал мировое создание трахофорой, что в переводе с тарабарщины материковых выродков означало «вместилище мира».

Поскольку ничего в мире, кроме самой трахофоры, не существовало, то питалась она исключительно собственными снами, а испражнялась, понятное дело, кошмарами. То и другое и являлось тем, что Сворден, по глупости своей, считал реальностью. Только одна реальность порождалась снами и, соответственно, представляла собой мир добра, справедливости и благополучия, всеобщего братства и любви, поскольку (как уже сам сообразил Сворден) в нем отсутствовали материковые выродки и прочие ублюдки-недочеловеки. А вот другая реальность оказывалась целиком слепленной из экскрементов трахофоры со всеми вытекающими последствиями. Тут и доказывать нечего. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы понять дерьмовость этого мира.

Люди из мира добра и справедливости, откуда и происходил Навах, а вместе с ним и Сворден (такой выверт Свордена не особенно удивил, подспудно он его ожидал), очень страдали, что их собратья по снам томились в беспробудном кошмаре трахофоры. Они смогли каким-то образом наладить переброску своих эмиссаров по ту сторону сна — сначала для разведки, а затем для поиска путей облегчения участи гибнущих в бесконечной войне людей.

Поскольку пребывание в мире кошмаров наносило тем, кто населял лучший из миров, непоправимый душевный ущерб, разведчикам стирали память и конструировали новую личность, которая считала худший мир своей родиной. Именно таким разведчиком и являлся Сворден.

На этом месте Навах почел за благо заткнуться, выжидательно разглядывая багровеющего от бешенства Свордена, чем обезопасил себя от неминуемой взбучки.

— Значит, на самом деле шпион — я? — уточнил Сворден.

— Разведчик, — поправил Навах. — Глубоко законспирированный специалист по исправлению худшего из миров. Так мы это называем.

— Моя память начисто стерта, и я ничего не помню? — рука Свордена нащупала рукоятку ножа.

— Не стерта, — сказал Навах. — Блокирована. Мы не были уверены, что ты сможешь выдержать длительное пребывание в Дансельрехе. Это — мерзейшее место худшего из миров. Худшее место худшего из миров. Еще никому из наших не удавалось там закрепиться. Трахофора никогда еще не создавала столь отвратительное местечко.

— Почему же она не блокирована у тебя — у шифровальщика Адмиралтейства? — почти насмешливо поинтересовался Сворден, представляя как сейчас начнет юлить этот любитель материковых выродков.

— Потому что я уже мертв, — ответил Навах. — Мертвые срама не имут.

Навах смотрел куда-то позади Свордена, и тот медленно повернулся. На палубе возвышалась длинная, нелепо скособоченная, бледная фигура.

Существо двинуло многосуставчатой лапой, задрав ее на уровень жуткой морды в мерзейшей пародии приветствия, и просипело сквозь многочисленные отверстия закипающим чайником: