- Теперь будем здесь жить.
Из двух комнат сохранилась только одна, а окно оказалось подпертым куском фанеры. Неуверенность таилась в деталях и Слава, наконец, сообразил, что скоро произойдет пробуждение, потеря, вечное путешествие от того, что оставлено, и нет никакого смысла впитывать в себя окружающее, слишком родное для правды. Он видел в черно-белых мурашках, перебравшихся с кожи на телевизор, размахивающих сценариями людей, мелькание ненужных программ, но как не щелкал ручкой, так и не смог отыскать потерянный отрывок.
- Пора мне погулять, - крикнул он в открытую книгу и, свернув за угол чайной, столкнулся с Бабиновым. В теле ощущалась легкость и приходилось делать мелкие шажки и изо всех сил тянуть ноги, дабы не улететь в небо. Ночь окрашивала дорожку, деревья и дома в синий цвет, было темно и приближалось холодное утро.
- Укусить, - усмехнулся Бабинов, показав аккуратные острые клыки. - Вот не надо меня уговаривать, прыгать и читать "Мурзилку", играть в молчанку.
- Бока, да ты что, чучело! - примирительно и опасливо сказал Слава. - Главное спокойствие и попытки заговорить зубы, мы ведь с тобой приятели и брат твой, вот, подтвердит это. Ты считаешь, что я боюсь? Как бы ни так, - на этом месте он вновь почувствовал прилив скользкого, ничем не сдерживаемого красноречия, восторг от своего умения ловко, умело и без остановок с подобающими паузами выражать, выплевывать мысли, шутки, плача и смеясь, набирая побольше воздуха, размахивая руками, грозя пальцем. Он смотрел и слушал со стороны, чувствуя к распустившему клыки Бабинову нежность и дружеское участие жертвы к палачу, снимающим таким образом напряжение крушащегося мира.
Можно оттолкнуться ногами, наклониться и взмыть в небо, наподобие племянника Ябеды-Корябеды, но под деревьями ждал его жуткий Вова, покрашенный в жизненный розовый цвет, с мазками красноты на щеках, остекленевшими глазами, поддерживаемый двумя в черном, обвиснув ломкой марионеткой, двигаясь и вихляя от их умелых рук и ног, говоря с шипением заезженной в брюхе пластинки. Славе хотелось закричать.
- Неужели все так просто? - спросила Оксана. - Невозможное, невероятное, абсурдное - все просто так...
Подушка не давала ей выразить свое удивление или недоверие. Девушка лежала на животе, подоткнув ее под подбородок, подставив голую спину и попу квадратному солнечному пятну. Голос звучал слегка невнятно, а эмоции утонули в перьях. Или осталась на их торчащих сквозь наволочку остриях. Слава представил, как они мягко втыкаются в шею Оксаны, не позволяя глубже вздохнуть. И спина не говорит о недоверии. Вполне нормальная себе спина, гладкая кожа, плавный изгиб и тугие ягодицы, широковатые плечи. Все в его вкусе. Легкая расслабленность, еле заметные, высыхающие капельки пота, царапины и краснота. Однако... Он пальцем провел по ее позвоночнику, пощекотал копчик, слегка шлепнул по заду. Потом наклонился, поцеловал шею, когда-то коротко остриженный, но уже обрастающий затылок.
- Так тебе лучше, - заметил он. - А у тебя волосы сами вьются или ты их закручиваешь?
Оксана приподнялась, затолкала подушку под грудь, намотала на палец завиток.
- Пока ты храпишь, я только этим и занимаюсь, - легкая язвительность не утонула, а поплыла, крутясь и качаясь. - Не желаешь отвечать? Переводишь стрелки?
- До чего много шипящих. Как у змеи.
Куснув его за руку и крепче прижавшись к кровати, чтобы Слава не добрался до соска, Оксана протестующе мяукнула. Потом заблеяла похотливой, но гордой овечкой.
Солнце нисколько не согревало. Его яркость была осенней фикцией, фантомом, фотографией покойного. Ладонь согревалась с одной стороны теплом девушки, а костяшки пальцев лизал ощутимый холодок. Словно теперь солнце набиралось человеческим теплом перед вечной зимой. Если бы она наступила. Отдернутая тюль обнажала окно и безоблачное хмурое небо, словно цветной картон, приделанный к стеклу, испачканный расплывающимися клеевыми черточками самолетных инверсионных полос. Больше там ничего не происходило. Остановилось расширение вселенной, застыли лохматыми клубками так и не родившиеся сверхновые, подавились пылью и излучением черные дыры, вернулись после фальшстарта бегуны-звезды, Земля поверила древним и повисла в центре мироздания измятой детскими руками переспелой грушей.
Только стучало сердце. Ухо, больно подвернувшись, подслушивало этот мерный шум, даже не стук, а - вздох, трудный, основательный, почти что вечный. Неужели там живет любовь? Оно реагирует на страх - и замирает, оно подгоняет страсть - и вибрирует, страх, страсть, голод, удивление, смех - плотины и водопады кровотока. Почему же любовь? Если он будет вслушиваться, услышит ли он ее? И что она будет ему говорить?
В небесном картоне оставили пять вертикальных разрезов и чуть разошедшиеся края намекали на иные пространства и измерения. Глаза купились на подлый подвох и Слава зажмурился. Нет там надежды, только иллюзия понимания, словно опять лежишь на травке и ощущаешь тень пришествия, намек на его появление и остается лишь вырасти, чтобы понять... Понять? Нет, просто забыть. Некоторые вещи, все вещи можно понять, только попробовав. А затем и забыть.
Руки его сжимали простыню. Грубая материя отвлекала от желания. Хочешь то, чем владеешь. Владеешь тем, что держишь в руках. Постельное белье не привлекало и не отвлекало от прогулки по внутренним закоулкам. Тьма грусти сгущалась и нигде не было любви. Самое большее, что он мог предложить, это нежность и вечность. Не много, почти ничего.
- Не много. Почти ничего, - прошептала Оксана и он опять не понял ее. Сожаление или констатация? Или более сложная смесь цветов-настроений, сложившихся, в конце концов, в белое равнодушие?
Почему в постели шепчут? Даже если нет никого. Близость подразумевает тишину? Почему тогда кричат от страсти? Почему нежные поглаживания и ласки кончаются царапинами и слиянием - этаким нарушением экстерриториальности?
- Знаешь, что я больше всего не люблю? - спросил Слава и почувствовал как Оксана пошевелилась под его занемевшим ухом.
- Мокриц, червей и тараканов, - предположила она.
- Тебе неудобно? Повернись... Вот... Так лучше..., - он еще повозился, устраиваясь сам. Ее ребра вдавили щеку и пришлось проложить между ними пальцы, создав дополнительное возвышение. Солнечные блики немного царапали глаза, но в то же время покрывали блестящей пленкой живот и ноги девушки, делая их похожими на вечное произведение искусства. Жизнь и ее крохотные недочеты тонули в мягком сиянии. Не доверяя стуку сердца, Слава провел рукой по Оксаниной коже, почувствовал как слегка дрогнули мышцы живота, вышел на бедро и замер под коленом. Колено было шершавым, будто, а может и действительно, обветренное.
- Ненавижу, когда меня трогают, прикасаются ко мне. Даже самые близкие люди, если я этого не ожидаю. Я не вижу, а ко мне прикасаются. Стучат по плечу в автобусе. Хватают за руки на улице. Это, наверное, и не ненависть, она - дело здесь десятое. Порой мне кажется, что внутрь запускают пальцы. Прямо под кожу, в душу. Холодные, длинные пальцы, забирающие тепло и одиночество...
Его погладили по плечу теплой рукой.
- Ты не обижайся. К тебе это не имеет отношение. Сам не понимаю - зачем я это сказал. От большого доверия, наверное. Такого огромного, надутого, совсем не вдохновляющего, а словно пачкающего, ставящего в неловкое положение. Не люблю неловких положений. Я в них банален.
Неловко встав, словно у нее затекли ноги, Оксана подошла к окну. Что-то в ее движениях Славе очень не понравилось. Конечно, тут не было симптома какой-либо болезни, об этом даже смешно думать, а только лишь телесный сигнал внутреннего, скрываемого чувства, - скользнувший, царапнувший и сгинувший. Она обхватила себя за плечи, вцепилась в трицепсы, так что под пальцами начали расплываться красные пятна. Голову склонила налево, прислушиваясь к себе.
Ну вот, все опять испортил, весело подумал Слава. Трудный период - бросил одну, пришел к другой, разлюбил третью, соблазнил четвертую. Но и в этом есть своя прелесть, аварэ. Притирание друг к дружке, нащупывание и взаимная подгонка шероховатостей, заусенцев, сучков. Рукой постоянно цепляешься за них, загоняешь под кожу, обижаешь. Как сейчас. И от этого действуешь нежно, с осторожностью и хитростью. Притронулся мягкой лапкой, выпустил когти, лизнул язычком. Замечательный момент. Влюбленность и восхищение. Потом все будет выучено, обговорено тысячи раз, покроется толстым слоем лака, а в движениях проявиться умелая дрессировка.
