На крестьян? Разумеется, да только зачастую землеустроительные комиссии работают под вооруженной охраной. Деревня сопротивляется реформе. Иногда доходит до стрельбы.

Россия – страна крестьянского землевладения. Только в губерниях, почти по всей черноземной зоне, более половины земли принадлежит им. А прибавьте к этому казенные и удельные земли, которые они арендуют, – получится подавляющая цифра. Такого не встретишь ни в Англии, ни в Германии, ни во Франции. Вот откуда Столыпин ждет поддержки.

Но пока страна страдает от неустройства, неурожаев, несвободы – поддержки не будет.

Да и вправду, средний урожай на частновладельческих землях на треть выше, чем на крестьянских, а в культурных помещичьих имениях – там просто в несколько раз выше. Избыток российского хлеба для торговли с заграницей, для прокорма в неурожаи поступает с частновладельческой земли. А там, где наибольшая доля крестьянского землевладения, там больше бескормицы и неурожаев, – в губерниях плодороднейших: Казанской, Самарской, Воронежской, Пензенской, Тамбовской.

В октябре 1906 года Столыпин созвал на совещание по аграрному вопросу около пятидесяти весьма авторитетных персон, имеющих отношение к земельному вопросу. Он распределил их по губерниям, куда они были командированы для объяснения целей и задач предстоящих реформ.

Вот как описывал обстановку той поры один из энтузиастов земельной реформы А. А. Кофод:

«В тех частях России, на которые распространялись эти реформы, помещичьи крестьяне составляли абсолютно доминирующую часть крестьянства. При освобождении право этих крестьян на распоряжение землей, наделенной каждой деревне, было подвергнуто некоторым юридическим ограничениям, которые вначале были задуманы как вид гарантии своевременной уплаты процентов и выплаты той суммы, которую государственная казна заплатила помещикам за землю, наделенную данной деревне. Эти ограничения должны были оставаться в силе только до окончания выплат, но позднее, в начале девяностых годов, срок их действия был удлинен на неопределенное время.

Согласно этим установлениям, надельная земля не могла перейти ни к кому, кроме крестьян, не могла быть заложена или отчуждена за долги крестьянина. Даже крестьянин-единоличник не имел права продавать свои надельные участки без разрешения мира, так как их юридическим владельцем была деревня в целом. В случае нужды он мог продать только право пользования на эти участки, не спрося разрешения на это. Крестьянин – член общины даже этого не мог сделать, так как он не имел права наследства на ту землю, которой владел. Он мог только сдавать право на пользование своей доли в общинном землевладении до следующего передела, но время проведения его никто не знал, если только в этой деревне не было традиции устраивать переделы через определенный промежуток времени. Промежуток этот не мог быть, однако, менее 12 лет.

Таким образом, русский крестьянин, несмотря на освобождение, оставался полукрепостным. Правда, он мог податься, куда хотел, но даже если он, его отец и дед жили не в деревне, и хотя он для своего дела в городе остро нуждался в той сумме, что стоила его доля в общем земельном наделе, его экономические интересы запрещали ему все же отступиться от этой доли, так как он при тогдашних обстоятельствах не мог освободиться от нее за цену, хоть приблизительно соответствующую той стоимости, которую имела бы та же самая площадь у крестьян, если бы она смогла быть проданной по законно составленной купчей, если бы на нее не распространялись ограничения права пользования и если бы она не была разбросана повсюду мелкими кусочками.

Кроме того, крестьяне частично были подвержены другим судам, нежели остальная часть населения.

Столыпинские аграрные реформы, претворяемые в жизнь умом и волею великого государственного деятеля, имели целью исправить эти несоответствия, а также в целом поднять тот социальный и культурный уровень, на котором находилось в то время русское крестьянство. Все это должно было быть достигнуто с помощью ряда законов, изданных в пятилетие 1906–1910 годов. Крестьянин ставился перед законом наравне с другими классами населения, он освобождался от тех экономических пут, которые привязывали его к месту рождения. Чтобы создать для каждого отдельного хозяйства такие условия, которые в данных обстоятельствах были бы наилучшими для поднятия его продуктивности, крестьянские земли должны были быть развёрстаны, и разверставшимся крестьянам должна была словом и делом оказана помощь в более рациональном ведении их хозяйств. Чтобы найти место как можно большей части избыточного сельского населения, организация, регулирующая крестьянское переселение в Сибирь, состоявшая ранее при Министерстве внутренних дел, была передана Министерству земледелия и при этом значительно расширена. В связи с земельным голодом крестьян деятельность Крестьянского банка тоже развернулась как никогда прежде.

Из этого цикла реформ только уравнение крестьян с другими классами населения было проведено безапелляционно раз и навсегда. Распустить же общину даже сам Столыпин не решился сразу же, да еще по всей стране. Конечно, вера в спасительные свойства общины сильно ослабела в течение последних 25 лет, но для большей части русской интеллигенции община все еще была чем-то специфически русским, чем-то, что защищало от пролетаризации сельского населения. Поэтому только отдельным крестьянам было дано право выходить из общины с сохранением за ними тех участков земли, которыми они владели в момент выхода. Но сама возможность отмирания общины в будущем, которая возникала при этом, вызвала шторм возмущения в интеллигентских кругах общественности. Ослабление экономических пут, привязывающих крестьянина к месту рождения, могло поэтому осуществляться только постепенно» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 85).

Чем скорее перестроит Реформа экономику, тем скорее поддержат ее деревни. А пока – не спешат поддерживать.

От кого еще ждать понимания? От дворян? Они все больше теряли свое влияние. Конкуренция американского зерна на европейском рынке привела к падению цен, только крупные помещики могли выдержать испытание. Задолженность помещиков Дворянскому банку перешла далеко за миллиард рублей. Когда столыпинская политика в расширении крестьянского землевладения и укреплении действительно рентабельных помещичьих хозяйств стала ясной дворянству, Реформатор подвергся новой критике. В. И. Гурко назвал процесс продажи помещичьих земель и скупки их Крестьянским банком самым энергичным осуществлением программы социалистов-революционеров. Довольно скоро стало понятно, что правительственная политика строится в уверенности, что земли, предлагаемые на продажу, будут не уменьшаться, а увеличиваться, то есть помещикам все труднее будет удержаться и уцелеть.

Интеллигенция Столыпина не поддерживала. Гонитель Думы и «твердая рука» не мог вызвать ее симпатий. Усиление государства, подъем патриотизма, что лежало в основе политики реформ, не воспринималось ею.

Достаточно вспомнить Русско-японскую войну. Когда, по словам С. Ю. Витте, японцы «дошли до кульминационного пункта», а русские только «входят в силу», тогда интеллигентское общество в один голос заговорило о мире. Военные воскликнули: «Неужели хоть на полгода времени нельзя вдохнуть в интеллигенцию России чувство патриотизма?!» П. Н. Милюков писал: «Следует помнить, что по необходимости наша любовь к родине принимает иногда неожиданные формы и что ее кажущееся отсутствие на самом деле является у нас наивысшим проявлением подлинно патриотического чувства».

Патриотизм, выходит, – это отсутствие патриотизма? Что ж, когда петербургские курсистки слали японскому микадо поздравления – это, должно быть, и выражало их любовь к России. К этому надо добавить, что почти половина капитала, вложенного японцами в войну, принадлежала одному из руководителей американского еврейского центра Янкелю Шиффу. (Об этом до сих пор пишут в американских газетах. Например, «Сан-Франциско кроникл» 6 февраля 1990 года.) Об отношении Столыпина к евреям мы еще поговорим, а о Шиффе упоминаем здесь для того, чтобы напомнить, что во всем мире, в Европе и Америке, большинство желало поражения русских.