— Прочь отойди, охотник, — сказал Сила.

— Я не боюсь мёртвых, — Радий с места не двинулся, — и про вас, Сила Жданович, то же думаю.

— Так мёртв он?

— Словно шкура звериная.

Кузнец подошёл к чужаку, повернул лицом к светлому солнышку.

— Свей или урманин, — процедил он сквозь зубы. — Ишь, как перед смертью оскалился.

Наум, неподалёку стоявший, подошёл к Гореславе, положил руку на плечо.

— Ступай домой, дочка. Добромира за тебя тревожится.

Послушалась девка, берегом озёрным к печищу пошла.

— Я девку провожу, а то голова закружится, в топь забредёт или в воду упадёт, — услышала позади себя голос Радия.

Гореслава обиделась: это у Ярославы головка при виде крови закружится, а у неё нет. Девушка часто видала, как шкуры звериные снимали, да и саму отец шутки ради учил из лука стрелять. Конечно, хорошо стрелять она не научилась, однако, с десяти шагов, может, и попала бы.

Наумовна специально медленно шла по лесной тропе, останавливалась, цветы собирала, плела венок для Желаны. Девчонке она его ещё вечор обещала, да после встречи с Радием и слов добромиреных не могла об этом и подумать. Конечно, Желана могла и сама сходить в лес, набрать дивных цветочков, но дальше поля никогда не ходила.

Радий шёл позади с луком в руках. До самого печища не проронил он ни слова. Возле Наумова двора распрощался охотник с девицей. "Не видать бы тебе больше смерти", — сказал и пошёл прочь.

Лишь только Гореслава во двор вошла, как окружили её сёстры.

— Что случилось, — Любава говорила чинно, но глаза блестели как в лихорадке. — Ты из леса прибежала, весь дом переполошила.

— Человека мёртвого нашла я у озера. Кузнец сказал, что свей он или урманин.

— От куда ж в наших лесах урмане.

— Боюсь я, — залепетала Ярослава. — Приплывут к нам на страшных ладьях по Быстрой, пожгут дворы, девок с собой заберут.

— Молчи, дурёха, беду накликаешь, — старшая Наумовна дёрнула плаксивую за рукав. — Не бывать этому, пока князю Вышеславу дань платим.

Подозвала Гореслава Желану, протянула ей венок: владей на здоровье. Девчонка сразу же его надела, побежала перед подружками красоваться.

… Долго ещё вспоминала девка мёртвого чужака, гадала, как очутился он в их краях. Помнила: мертвеца найти, потревожить — не к добру.

Редко в печище гости заглядывали, а если и забредали, то пешие или по воде приплывали. Вышеслав всегда поднимался вверх по Быстрой в Медвежье озеро на резной ладье; то ли боялся он лесов окрестных, то ли воду любил больше земли, а, может, другая причина какая была.

Долго ещё шептались о мёртвом свее вятшие мужи, а девки на берег озёрный ходить боялись.

Прошло дня два с тех пор, как Гореслава тело мёртвое отыскала. Жила девка как прежде: днём домостройничать помогала, а вечером за ворота ходила вместе с сёстрами погулять.

Заприметила как-то Наумовна, что Ярослава всё чаще на уваров двор посматривает, улыбнулась: не долго по Любиму сохла. А Любава змеёю на сестру поглядывала, вечером в сенях за косу оттаскает. Знала девка, что к зиме Влас её посватает; Наум с радостью дочку за него отдаст — вот и гуляла последнее лето с новым миленьким.

Остальные девки всегда ей до смерти завидовали. Хороша Любава, всем парням мила. И даже Мохнатый ей руки лизал. Помнила Гореслава, как сёстры поссорились, три дня не разговаривали. Сегодня тоже ссора будет, и снова Добромира по разным кутам сестёр растащит, а Лада царапины девичьи утирать станет. Но знала Наумовна, что обе старшие сестры завидуют и ей за то, что вечерами летними Лайко за ней бегал, хвостом вилял. Внять бы глупой девке материным словам да поласковей быть с охотником, а она и не думала под берёзками с ним стоять. "Нет того милого, с кем бы у воды в любви поклялись", — подружкам говорила.

Кого ждала, глупая, не знала, не ведала.

С Радием же лишь дружбу водила, соглашалась в лес с ним ходить, а попробуй он слово ласковое ей молвить, убежала бы.

… Ярослава шла в обнимку с Уваром, хворостиной отгоняла Мохнатого. Парень ей что-то на ухо шептал, а девка смеялась. Присела парочка на крыльцо Уварова дома, долго о чём-то щебетала. Потом парень встал, за ним и Ярослава пошла. Шли они к пою, где пасся белый жеребец Увара. На беду за коровами туда Любава пришла. Видела она, как Увар сестру на коня сажал, по полю катал. Смеялась Ярослава, похлопывала по шее лошадь.

Так вот кому по весне Ярилой быть!

Не утерпела Любава, бросила коров на попечение прихрамывающего Серого и побежала по тёплой ещё земле к сестре. Ярослава уже на травке зелёной стояла, венок из цветов полевых для Увара плела. Налетела словно ворон на цыплёнка малого старшая Наумовна, хворостиной прошлась по спине.

— Девка бесчестная, девка подлая, вот как ты с сестрой поступила, — приговаривала Любава, стараясь по лицу сестру ударить. — Говорила я тебе: не гуляй с Уваром, сохни сколько угодно по Любиму. Что ж, пеняй на себя, коли не слушала.

Ярослава тоже в долгу не осталась, вырвала хворостину, отбросила в сторону.

— Не жена ты Увару, чтоб запретить мне с ним гулять.

Парень в сторону отошёл, чтоб девичьей драке не мешать.

… Гореслава через поле шла, чтобы Любаву поторопить, когда увидела, что коровы без присмотра бродят. Серый её увидал, залаял, побежал, прихрамывая. Не к добру это. И тут увидала девка сестёр старших, по земле катавшихся.

Увар стоял возле коня, равнодушно наблюдая за девичьей дракой. Ни одна из них не была ему на столько мила, чтоб идти за ней в огонь и в воду.

Но Гореслава ждать, чем всё закончиться, не стала. Хорошо, если только ссадины да синяки останутся, а то могут друг дружке руки-ноги поломать из-за парня. Побежала к печищу; коровы за ней побрели.

Долго думала девка, кого на помощь позвать. Отца? Посмеётся только Наум, "Сами миром решат", — скажет. Власа? Нет, Любава ей потом не простит позора, самой с синяками придётся ходить. Любима? Не пойдёт он, узнав, что Ярослава его на Увара променяла. Оставался Радий; он не посмеётся над глупыми девками, поможет.

Охотник развешивал рыбачьи сети, когда к нему прибежала Гореслава.

— Что, опять кого на берегу нашла, — с улыбкой спросил.

— Нет. Радий, будь другом, миленький, подсоби.

— Чем же помочь тебе, славница?

— Сестёр разнять нужно. Они там, в поле.

— Из-за чего ссора вышла?

Наумовна молчала.

— Знать, из-за парня, раз молчишь.

Радий не спеша докончил работу и подошёл к девушке.

— А тебе, видно, не приходилось до синяков в поле бороться, — неожиданно спросил он.

Гореслава смутилась, опустила глаза.

— Ладно, веди к сёстрам.

Любава и Ярослава достаточно синяков друг дружке понаставили, в земле лица перепачкали.

Увар отошёл ещё подалее, собирался совсем уйти, когда к нему Радий подошёл.

— Из-за тебя дерутся?

Парень пожал плечами.

— И не остановишь глупых?

— А зачем?

Увар взял под уздцы коня и пошёл к печищу; Радий же принялся сестёр разнимать.

— Полно, девицы, полно, красные, зачем красоту свою напрасно губите?

Отступила Ярослава, лицо принялась утирать. Торопливо косу переплела, в сторону отвернувшись. Не видела, но знала Гореслава, что плачет сестра от стыда и обиды.

Любава держалась важнее, спокойнее, только губы чуть подёргивались. И про неё младшая сестра всё знала, догадывалась, что Увар крепко в сердечко запал. Если бы не Радий, то остаться Ярославе без косы.

— Ты позвала? — спросила Любава.

— Я. Не могли очи смотреть на то, как вы друг друга из-за парня убиваете, — Гореслава прямо в глаза сестре смотрела, за чужую спину не пряталась.

— Не понять тебе. Пройдёт время, сама готова будешь девку красную убить, что на парня твоего лукаво посмотрела.

— Но не сестру родную.

Старшая Наумовна лицо утёрла и пошла ко двору. Если бы не Серый, досталось бы ей от Добромиры. Но умный пёс давно уже загнал скотину в хлев и теперь, верно, поджидал хозяйских дочек у ворот.