Дима представил, что будет, если он станет похожим на палтус!

— Это будет палтусёнок, малёк короче! — доказав неудовлетворительное тождество, он отбросил лишнюю сейчас мысль в близ растущие, аккуратно подстриженные кусты. — Тем более спроса нет! — прозвучало окончательным выводом и Дима, повозив рукой в худом кармане брюк, пальцем подбросил вяленного палтусёнка вверх.

Бутылки притихли, они слышали его мысли и не знали, чем помочь; были, конечно, некоторые предложения в междусобое, например: остаться, одеться, прилепиться, чтобы всегда был наготове, в стеклянной, честной, прозрачной твёрдости, но мысль об отторжении инородной ткани, решило сомнения, настроение испортилось и на стеклопункт расхотелось тоже. Им!

Но Дима, несмотря на тяжёлые раздумья и влажные нелёгкие кроссовки, всё же хотел туда попасть, как можно быстрее.

* * *

Получив деньги за стекло, он взбодрился…

— А не съесть ли парочку пирожков с мясом? — пришла неплохая, судя по засосавшему желудку, императивная мысль, и он почти бегом направился к торговой точке…

Два пирожка, ещё горячие, неимоверно вкусные и нежные, улеглись на дне его живота и мирно разлагались…

Домой идти не хотелось, настроение… будто поднялось, и Дима вспомнил, что сессия у сына должна бы уже закончиться.

— А не пройти ли мне к моему бывшему дому? — неожиданно подумал он. — Должен приехать Фёдор! — тяжёлый вздох всколыхнул его грудь. — Я так давно их не видел!

* * *

Он сел прямо на землю, вернее траву, подперев спиной забор, отгородивший детскую площадку от взрослой… с другими качелями и игрушками. Но спине было удобно! В глаза прохожим он не бросался, а сам мог спокойно наблюдать за подъездом.

Пирожки уже давно закончили разложение на микроэлементы, постепенно покинули желудок, и отправились путешествовать далее… Димка подумал, что поленился — мало собрал бутылок, и теперь злился на себя…. Но ни Фрэда, ни Лизы…

— По крайней мере, с работы-то она должна прийти? День-то будний! — негодовал он.

Уже отчаявшись дождаться появления бывшей семьи, он собрался уходить… как дверь парадного открылась и вышли… сразу… оба! Он в который раз глубоко вздохнул, но теперь удовлетворённо, и воздух, наполнивший грудь, показался каким-то густым, приторным, и там же, рядом, что-то ёкнуло.

Фрэд вытянулся вверх сантиметров на десять, исхудал лицом, вернее построжал, повзрослел, а Лиза почти не изменилась… разве глаза… но отсюда было плохо видно, и он решил, что показалось, будто морщинок вокруг них, стало чуть больше.

— Наверное, это мне хочется, чтобы так было, чтобы она жалела, раскаивалась, ждала! — подумал он, и внутри опять ёкнуло… — Чего ждала? Я что, всё ещё надеюсь? — его кинуло в пот… — Надеюсь на возвращение? — он вытер лоб рукавом. — А как же свобода? пусть уже не полёт, но просто… не быть никому ничего должным! — он проводил взглядом исчезающую за углом дома семью и улыбнулся… как-то непонятно, странно… — А разве сейчас меня не гнетёт тоже чувство долга, только теперь перед Машей, а если бы не было её, тогда как? Перед кем? — он вдруг стиснул зубы и понял, что вряд ли бы смог избавиться от этого наваждения, останься даже один во вселенной.

— Бессмысленно… абсолютно бессмысленно! — проговорил он вслух и заплакал… уже не вслух, но слёзы текли обильно…

— Я — Маугли! — рассмеялся Димка и погладил крупного рыжего пса за висячим ухом… — А, Рыжий, я — Маугли?

Пёс, догадавшись, что обращаются к нему, повернул лобастую с сединой матёрости голову и лизнул его в нос, потом ещё и ещё…

— Эй, хватит, Рыжий Брат, а то я захлебнусь! — Димка вытер грязной ладонью лицо и толкнул в бок соседа. — Коклюш, подъём, твоя очередь за водой идти!

— А твоя — за дровами! — проворчал сосед и перевернулся на другой бок.

— А, может, топить сегодня не будем? Апрель на дворе! — Маша с хрустом потянулась… — Пережили! Холода пережили! Ура!

— Нет, подтопить не помешает, ещё прохладно, да и чайку заварить… А ну подъём, иждивенцы! — Коклюш шуганул развалившихся собак — в количестве четырёх, — Пошли на двор, лизоблюды!

— Ещё скажи: подонки! — Маша попыталась вылезти из груды тряпья. — Они ведь допивают то, что остаётся на дне твоих жестяных банок!

— А твоих? И не на дне, а более, пожалуй, будет! Обжоры! — он оттолкнул от своего лица собачью морду, норовящую лизнуть его всей розовой слюнявой лопатой. — У обжоры… мои дорогие, спасли нас от холодов, телом своим отогрели, никому вас не отдам!

— То-то же! — Маша наконец выползла из под кучи… — А то: лизоблюды, обжоры… Смотри, исхудали как с нами — на хлебе и воде! Где твоя икра, ветчина, колбасы? — она глянула на Димку. — Помнишь, обещал, если что?

— Так это на свалке, а как туда прорвешься?

— Закопают, там же! — подтвердил Коклюш. — Там житьё — малина!

— Малина — это нечто другое, дураки! — Маша откинула полог, и яркий свет ударил по слипшимся глазам. Свора выскочила из землянки и радостно залаяла…

— Ну, ты куда сегодня? — она глянула на Коклюша.

— К киоску сигаретному! — он, наконец, нашёл в хламе ведро с проволокой вместо ручки.

— Вымогать?

— Просить подаяния! Почему сразу вымогать? — Коклюш попытался обидеться, но у него это не получилось. — Зачем Машка сердишься, посмотри какое утро чудесное! — он оглянулся на Дмитрия… — Помнишь Дим, когда ты первый раз к нам подошёл, такой крутой и… глупый!

— Глупый?.. Хм… — Димка, усмехнувшись, качнул головой и искоса глянул на Машу.

— Ну, там, у универсама, помнишь? — Коклюш не обратил внимания на Димкино "хм…" и продолжил: — Там был такой худенький, чахоточный, царствие ему небесное, он говорил… помнишь?

— Не-а!

Услышав признание в отсутствии памяти, Коклюш развернулся к Маше…

— Он мечтал дожить до тепла, и так красиво об этом рассказывал… романтик наверное… что у меня слёзы готовы потечь, сейчас… а тогда накричали на него… Ну, у всех было тёплое жильё, кроме него, потому не понимали… Да… а как прав был дядя!

Маша, слушая его в пол уха, осматривала свои чёрные руки и грязное лицо, в осколок ободранного зеркальца…

— Вы как хотите, но сегодня я куплю кусок хозяйственного мыла, даже если и заработаю лишь на него! — воскликнула она и напряжённо осмотрелась…

Но её соседи и друзья не собирались возражать. Димка давно хотел потратиться на мыло, ему было жалко Машку, он видел, что грязь самое страшное для неё наказание, и подбадривал, говоря: что когда они выберутся из задницы жизни, то её лицо станет даже моложе, чем раньше, до похода в задницу, так как отдохнёт от щелочного иссушивания! Но денег вечно не хватало на еду; собак тоже надо было кормить, потому как могли уйти, а без этих природных обогревателей вряд ли удалось выжить.

— Петя, ты что-то говорил о давно пустующей помойке в районе Пивзавода? — она придержала Коклюша за рукав… он уже подхватил своё ведро…

— Говорят… но если вдруг вернутся и застанут вас там, то могут быть большие неприятности! Помойки в том районе принадлежат фабричным бомжам, а они просто звери и кучкуются плотно, словно национальное меньшинство. На вашем месте я бы не рисковал, не столько возьмёте картона, сколько поимеете неприятностей! — ведро в его руке предостерегающе взлетело вверх и опустилось, когда он уже шагал по направлению к колонке.

— Может он прав, а Маш? — Димке не хотелось рисковать из-за какого-то картона. — Нарвёмся, искалечат!

— Там давно пустует точка, а такие трусы, как ты и Коклюш боятся подходить и пользоваться… — Маша сурово сдвинула брови. — Кроме картона, там хавчик богатый, шмотки; район-то элитный, выбрасывают всё надоевшее, вплоть до видеоаппаратуры! Помнишь, говорили на эту тему, пока у Виктора жили? — заметив сомнение Дмитрия, она завелась ещё больше… — Боишься?! Тогда я пойду сама!