Дня через два после описанных событий Блумфильд поймал Стреттера и Вибберлея на довольно обыкновенном в Вильбае преступлении, которое на школьном наречии называлось «улизнуть от казенных харчей» и случалось всякий раз, как кто-нибудь из школьников получал из дому вкусную провизию; заключалось оно в том, что после переклички участники преступления, вместо того чтобы сесть за общий стол, скрывались потихоньку в комнату хозяина провизии, где и пировали на свободе. В прежние времена Блумфильд не только не взыскивал за такие нарушения школьных правил, но и сам частенько принимал в них участие. Теперь же он мало того что не позволил «улизнуть» Стреттеру и Вибберлею, но еще объявил им, что пожалуется на них старшине, а когда удивленный Вибберлей спросил его: «Какому старшине? Неужели Ридделю?» и вполне основательно заметил: «Ведь ты первый не признавал его старшиной», Блумфильд хладнокровно ответил: «Не признавал, а теперь признаю».

На вильбайцев это происшествие произвело очень сильное впечатление, они начали верить, что ветер действительно подул с другой стороны. Но если у них оставалось сомнение в искренности дружбы между двумя старшинами, оно окончательно рассеялось после ближайшего заседания вильбайского парламента. Это заседание происходило в первых числах августа. Парламент собрался в полном составе, и неудивительно: стоило заглянуть в «Книгу заявлений», чтобы понять, что привлекало членов почтенного учреждения. В книге на первом месте красовалось: «Отставка мистера Блумфильда». «Выборы президента».

После обычных формальностей Блумфильд начал:

— Джентльмены! Вы уже знаете, что я отказываюсь от должности президента вильбайского парламента, (Слышны голоса: «Нет, нет, мы этого не допустим!») Джентльмены! Есть пословица: «Лучше поздно, чем никогда». Я занял президентское кресло незаконным образом… (Голоса: «Нет, нет!») Да, я не имел никаких прав на это кресло. Я сделал глупость, допустив избрание себя в президенты, и стыжусь этого. Я не старшина школы и никогда им не был; я имею не больше прав на старшинство, чем последний фаг. Единственное, чем я могу хоть немного искупить свое самозванство, это выйти в отставку, — и я выхожу в отставку… Право, джентльмены, пора нам покончить с мелочными дрязгами. Посмотрите, на что стала похожа наша школа! Разве тем она была при старике Виндгаме? Я знаю, что вел себя не лучше других, и не могу никого обвинять. Я хочу только сказать, что если захотим, мы еще можем исправиться. Стоит только забыть, что у нас три отделения, и помнить одно: что все мы товарищи… (Единодушные крики: «Браво, Блумфильд!») Я сказал, что единственное, чем я могу искупить свое прошлое поведение, это отказаться от должности президента. Нет, джентльмены, я должен сделать еще одну вещь: я предлагаю, чтобы в президенты парламента был выбран старшина школы мистер Риддель. Мистер Риддель заслуживает полного уважения, и смею сказать, что если бы не он, наша школа была бы теперь больше похожа на зверинец, чем на школу.

Несмотря на такое не совсем лестное для присутствующих и несколько нескладное заключение речи бывшего президента, она была встречена дружными рукоплесканиями. Вильбайцы никогда не отличались взыскательностью к форме, содержание же речи пришлось им по душе. Все думали почти то же, что Блумфильд, и были рады, что он высказал общую мысль. Когда восторг утих, собрание заметило мистера Виндгама, который стоял на одной из задних скамей и отчаянно махал руками, стараясь обратить на себя внимание.

— Джентльмены, я поддерживаю предложение мистера Блумфильда! — прокричал он, когда увидел, что его слушают. — Я еще в «чистилище» и мое мнение, конечно, не важно, но никто из вас не знает так хорошо, как знаю я, какой он молодчина. Я говорю про Ридделя. Он лучше всех нас, взятых вместе. Это верно!.. Если бы вы только знали, что он сделал для меня! В настоящее время, как вам известно, дела мои плохи: я арестован до конца года… (Смех.) Я не могу участвовать во второй партии крикета… (Смех не прекращается.) Но теперь, когда Риддель занял наконец первое место, которое принадлежит ему по праву, наплевать мне на мои дела!.. И я горжусь, что могу поддержать предложение мистера Блумфильда.

Положительно это было необыкновенное заседание. Не успел сесть Виндгам, как в другом конце зала вскочил Тельсон со словами:

— Джентльмены, и я поддерживаю предложение мистера Блумфильда от своего имени и от имени всех «мартышек»! (Общий смех.) Смейтесь, сколько хотите, а все-таки мы за Ридделя, а за кого мы, тот всегда победит! Я кончил.

Было произнесено еще много речей в том же хвалебном тоне. Бедного Ридделя совсем сконфузили. Когда наконец его водворили на председательское кресло и, по обычаю, потребовали от него речи, он долго не мог выговорить ни слова; наконец проговорил, краснея и заикаясь:

— Благодарю вас, джентльмены!.. Только вряд ли я буду хорошим президентом, я совсем не умею говорить… Но не в этом дело, я хотел только сказать, что мистер Блумфильд прав: необходимо поднять дух школы, а для этого надо жить дружно. Впрочем, если мы будем продолжать так, как начали сегодня, то вашему старшине нечего будет делать… Но, право, джентльмены, сегодня я не могу говорить. В другой раз скажу больше, а на сегодня уж увольте.

И новый президент сел посреди оглушительных рукоплесканий всего собрания.

Настал день темпльфордской партии крикета. Вся школа еще раз собралась на главном дворе. Но на этот раз вильбайцев привлекает не столько крикет, сколько желание взглянуть на их старого героя, «старика Виндгама», который не забыл своего обещания и приехал повидаться с товарищами. Старый старшина совсем не изменился с того времени, как оставил школу; даже бакенбарды его не успели вырасти. На нем та же фланелевая куртка, в которой он отличался на майских бегах. Но вильбайцы смотрят на него с таким благоговением, точно он не человек, а по крайней мере полубог; да это и неудивительно: ведь Виндгам почти студент — через месяц он поступает в Оксфордский университет.

Наши старые знакомые Парсон и Тельсон следят за игрой с одного из лучших мест — с высокой скамьи под вязами, которую они позаботились занять заранее, — разумеется, не сами, а через посредство услужливого Бошера, к немалой досаде других «мартышек», принужденных стоять и сидеть где попало.

— Наши недурно играют, — замечает Тельсон с видом мецената, доставая полную горсть орехов из кармана Парсона. — Впрочем, и темпльфордцы не плошают. Гляди-ка, как вон тот высокий ловко отбил наш мяч.

— А все-таки мы их одолеем, — говорит Парсон. — При старике Виндгаме нашим нечего бояться. Смотри, вон он подбодряет наших. Видишь? Ага! Темпльфорд струсил… Вон мяч прозевали… Молодчина, Виндгам!

В это время Бошер делает попытку протиснуться на скамью, но Парсон решительно заявляет, что скамья занята, и предлагает ему поискать другое место.

— Пустите меня посидеть чуточку, — пищит бедный Бошер. — Ведь я берег для вас эти места с половины второго до трех!

— Ну что ж? За полтора часа ты достаточно насиделся, — говорит неблагодарный Парсон и продолжает со смехом, обращаясь к Тельсону: — Бедняжка Бошер! Мир велик, а он мал, оттого его и обижают…

При этом намеке на злополучный дневник разобиженный Бошер скрывается в толпе, и друзья продолжают наслаждаться игрой, созерцанием старика Виндгама и орехами.

Но вот мимо проходят под руку две знакомые фигуры.

— Вон идут Риддель с Блумфильдом, — говорит Тельсон, подталкивая локтем своего друга. — Их теперь водой не разольешь.

— Да, теперь держи ухо востро. Плохо нашему брату, когда начальство в дружбе, — отзывается Парсон с философским видом.

Первый тур кончился, и публика устремляется в палатку, чтобы взглянуть поближе на героя дня, который скрылся туда вместе с игроками. Увлеченные общим движением, Парсон и Тельсон неосторожно покидают свои места, и скамью с торжеством занимают Бошер и Лаукинс.