Но мне казалось, что на меня смотрят с берега. Какой-нибудь мальчик из тех, что мне завидуют — такие были в поселке, — мог видеть, как я отправился на островок, мог легко понять, почему я повернул назад, и уж наверняка стал бы меня называть трусом. Поэтому я приободрился и приналег на весла.

В восьмистах метрах от рифа я бросил весла и обернулся, чтобы посмотреть на него. Прилив был на самой низкой точке, и островок совершенно вылезал из воды, но черные камни не были видны из-за птиц. Казалось, что на них сидит стая лебедей или гусей. Но я знал, что это чайки, многие из них кружились в воздухе, наблюдая за рыбой. Я слышал их резкие крики издалека, потому что ветра не было.

Трудно сказать, как мне хотелось попасть на риф и поглядеть вблизи на птиц. Я думал подойти к ним поближе и остановиться, чтоб не спугнуть их. В надежде, что они меня не заметят, я греб мягко и бесшумно, как переступает лапами кошка, подстерегающая мышь.

Сделав таким образом метров шестьсот, я поднял весла и оглянулся. Они меня не замечали. Чайки — робкие птицы, они хорошо знакомы с охотничьими ружьями и разом снимаются с места, как только подойдешь к ним на дистанцию ружейного выстрела. У меня не было ружья, и им нечего было бояться. Возможно, если б они заметили у меня ружье, они бы улетели, потому что чайки в этом отношении напоминают ворон и прекрасно знают разницу между ружьем и рукояткой мотыги. Им хорошо знаком блеск ружейного ствола.

Я долго и пристально их разглядывал, и, если бы мне пришлось вернуться назад, я считал бы себя вознагражденным за потраченные усилия. Я уже говорил, что на камнях сидели чайки двух пород: одни — с черными головами и сероватыми крыльями, другие — целиком белые и покрупнее первых. Оперение их казалось белее снега, а лапки были ярко-красные, как коралл. Все они были заняты: одни охотились за пищей, состоявшей из мелкой рыбешки, крабов, креветок, омаров, двустворчатых раковин и других морских животных, выброшенных последним приливом, другие кокетливо чистили свои белые перышки.

Однако, несмотря на кажущуюся беззаботность, чайки были полны забот и страстей. На моих глазах разыгралось несколько свирепых ссор, возможно, из-за рыбы.

Очень забавно было глядеть, как чайки ловили рыбу: они падали пулей с высоты в сто метров и почти бесшумно исчезали под водой. Через несколько мгновений они появлялись с блестящей полоской добычи в клюве.

Из всех птичьих маневров, я думаю, самый интересный — это движение чайки-рыболова, когда она преследует добычу. Даже полет коршуна на так изящен. Крупные виражи чайки, мгновенная пауза в воздухе, когда она нацеливается на жертву, молниеносное падение, кружево взбитой пены при нырянии, внезапное исчезновение этой крылатой белой молнии и появление ее на лазурной поверхности — все это неописуемо.

Я долго любовался чайками. Убедившись, что моя поездка не прошла даром, я решил выполнить свою основную задачу и высадиться на риф.

Чайки подпустили меня очень близко, как бы чувствуя, что я не причиню им никакого вреда. Правда, они поднялись в воздух, но держались так низко над моей головой, что я мог многих из них схватить руками.

Одна из чаек, — как мне показалось, самая крупная из стаи — все время сидела на бочонке, на верху сигнального столба. Возможно, что я нашел ее более крупной только потому, что лучше разглядел неподвижную чайку; но я заметил, что, перед тем как снялись с места другие птицы, эта чайка поднялась первая, с пронзительным криком, похожим на команду. Очевидно, она была вожаком или часовым всей стаи. Такой же порядок я заметил у ворон, когда они отправляются в экспедицию — грабить бобы на огородах.

Отлет птиц меня почему-то опечалил. Самое море как будто потемнело, белая одежда пропала с рифа, обнажились голые скалы с черными блестящими, как будто смазанными дегтем, камнями.

Поднялся легкий бриз, облако закрыло солнечный диск, и зеркальная поверхность воды замутилась и посерела. Появились волны.

Риф имел теперь довольно унылый вид. Тем не менее я решил довести до конца свою задачу и осмотреть его. Я налег на весла, и вскоре нос тузика врезался в гальку.

Я спрятал шлюпку в маленькой бухточке, затем вскочил на уступ и зашагал к сигнальному столбу, который годами привлекал мое внимание.

Наконец я дотронулся руками до загадочного столба. При этом у меня было такое настроение, как если б я открыл Северный полюс. С большим удивлением я отметил основательные размеры этого столба. С берега он казался тонким, как шест от граблей, а бочонок — вроде круглой репки. Как же я был удивлен, когда увидел, что на самом деле столб толще моего бедра, а бочонок — больше меня самого! Это была настоящая бочка вместимостью в сорок — пятьдесят литров, насаженная на верхний конец столба. Бочка ослепительно сверкала в солнечных лучах, если смотреть с берега. Когда-то она, может быть, была черной, но совершенно обесцветилась благодаря соленым валам, которые окатывали ее в бурную погоду.

Я ошибся и в вышине столба. С берега он казался не выше человеческого роста, а на самом деле был вышиной с небольшую корабельную мачту: метров семь или восемь.

Я ошибся и насчет площадки островка. Я говорил, что в нем около пятнадцати квадратных метров. На самом деле здесь было по крайней мере полгектара. Островок был усеян камнями всех размеров: от мелкой гальки до камней с человека величиной. Были и более крупные глыбы, внедренные в расселины скал, из которых состоял островок. Все камни были покрыты черной скользкой массой, похожей на деготь, кое-где росли большие пучки водорослей, в том числе знакомый мне вид морской травы, которую я таскал для удобрения картофеля на дядин огород.

Осмотрев сигнальный стол и подивившись на истинные размеры бочки, я стал исследовать риф. Я хотел забрать с собой на память об этой приятной поездке какую-нибудь диковинную раковину. Но это оказалось труднее, чем я думал. Камни были скользки, как если бы их смазали мылом. Я сразу упал и получил несколько основательных ушибов. Я колебался, идти ли мне дальше (мой тузик остался на другой стороне рифа), но вдруг увидел на конце узкой стрелки, выдававшейся в море, целую коллекцию редких раковин и решительно отправился за ними.

Я уже раньше подобрал несколько раковин в расселинах скал; одни были пустые, в других сидели моллюски. Но это были самые обыкновенные раковины: трубянки, сердцевидки, острячки, голубые двустворчатые. Я не раз находил их в морской траве, которой удобряли огороды. Не было ни одной устрицы, о чем я искренне пожалел, потому что я проголодался и с удовольствием съел бы дюжины две. Я находил только маленьких крабов и креветок, но их нельзя есть сырыми.

Я искал морского ежа[3], но пока не нашел ни одного. Мне давно уже хотелось найти хорошего ежа. Иногда они попадались у нас на взморье, но редко, и очень ценились. На этом отдаленном рифе они могли быть, и я тщательно обыскивал каждый провал между скалами и каждую расщелину дна.

Вообще я надеялся найти что-нибудь редкое на стрелке. Блестящие раковины, из-за которых я отправился в поход, казались мне все более яркими по мере приближения. Но я не спешил. Я не боялся, что раковины удерут от меня в воду: их обитатели давно покинули свои дома. Я шел с прохладцей, но, дойдя до конца, увидел чудесную вещь. Она была темно-красная, круглая, как апельсин, и гораздо крупнее апельсина. Но я думаю, нечего вам описывать, как выглядит морской еж?

Я взял его в руки и долго любовался его великолепной раскраской. Я был доволен. Для этого стоило съездить на риф.

Я заглянул под панцирь и полюбовался чистенькой белой комнаткой, в которой когда-то жил еж. Через несколько минут я оторвался от панциря и вспомнил о других раковинах. Все они были незнакомы мне. Здесь оказались три или четыре разновидности. Я наполнил ими карманы, набрал полные пригоршни и отправился обратно к лодке. О ужас! Что я увидел!