Гари, талантливый программист, в данный момент разводился со своей американской женой, служащей банка. Он был неразговорчив и погружён в невесёлые свои проблемы. Борьба с уже бывшей женой шла нешуточная — за сумму алиментов и за график посещения Гари своего трёхлетнего сынишки. Ему будет позволено забирать к себе сына каждые вторые выходные, а сейчас он ушёл из совместно купленного дома и пока снимал небольшую квартиру.

Все три брата были высокими, плечистыми и довольно симпатичными ребятами.

Рома — недалёкий добряк, Влад — смешливый и компанейский, Гари — замкнутый и молчаливый.

Майкл среди них выглядел, как кукушонок в гнезде аистов, настолько он был злобен и мал ростом. Тем не менее, к мнению Майкла прислушивались, так как он был умён, эрудирован, обладал житейской хваткой и аналитическим умом.

А характер терпели, в конфликты с ним по возможности не вступали. Какая-то из тётушек сказала мне, что Майкл и повадками, и ростом полностью повторил своего деда. Мама же у него была добрейшим человеком, самой весёлой и доброй из сестёр.

В наши хорошие минуты Майкл сам мне признавался, как мама удивлялась:

— Что ж ты, сыночек, сволочью такой уродился?

После смерти мамы злоба — естественное его состояние, — долго сдерживаемая, полезла наружу, как взопревшее тесто из горшка.

Братья часто собирались вместе, чаще всего у Ромы, владельца двух некрасивых, шустрых дочек и большого дома, в подвале которого разместились стол для бильярда и музыкальная аппаратура.

Не утратившая иллюзий, я тихо любовалась раскрасневшимся Майклом, который с остервенением терзал гитару и пел, в то время как Рома играл на синтезаторе. С Галей подружиться не удалось — она была занята домом и детьми, на откровения её не тянуло.

Так я маялась, неприкаянная, пока братья музицировали.

Из тётушек мне больше всех понравилась Таня, с самой незадавшейся судьбой. Мужем Тани был русский Вася — живая иллюстрация союза еврейки с русским, когда муж спивается и обзывает жену жидовкой (воплощённая в наглядность пугалка нью-йоркской Риты для непутёвой дочки).

Мне было жаль Таню. Грузная, немного неопрятная, какая-то потерянная, единственная из сестёр живущая очень скромно, в маленькой квартире, Таня была помешана на чтении, и только с ней я могла поговорить о книгах. Ещё она была доброй и очень радовалась нашим к ней приходам, заставляя стол вкусностями. Вася быстро пьянел, начинал нести ахинею, Майкл язвил, и мы уходили, к сожалению невыговорившейся, одинокой хозяйки.

Кстати, это их дочь, Катя, и была пособницей нашего с Майклом знакомства. Какая-то нелёгкая занесла её в Майами, это она оказалась сослуживицей Люды и дала такую сногсшибательную характеристику двоюродному братцу.

Хромоножка от рождения, бледнолицая худышка с шапкой чёрных кудрей, она обладала какой-то дьявольской энергией к разрушению и созиданию, и была заражена вирусом скепсиса. Я видела, с каким презрением она относится к сытым и благополучным родственникам. Она всё время переезжала с место на место, часто меняя сожителей, на языке милицейского протокола, а по-здешнему бойфрендов. Богатые дядьки бизнесмены возили её по Европам и курортам, одевали от кутюрье, но Катя неизменно училась и работала, периодически бросая возлюбленного и начиная всё сначала.

Говорить о ней было табу, жалели Таню, лишь шёпотом обменивались информацией, отслеживая маршрут Катиных бросков по миру и койкам.

Мне кажется, что бедная девочка глубоко страдала от своей хромоты, она никому не доверяла, не верила в прочный союз и потому первой бросала мужчину. Количеством их она лечила свой комплекс неполноценности, по сути же она была добрым и ранимым человечком.

Так вот, девочка эта в порыве созидания свела ещё одну пару. Гари и Люда — вот её удавшийся эксперимент.

Да, да, майамская Люда приехала в наш Лес, прямо в гости к Гари, у них случилась любовь с первого взгляда. Тот старикашка, Росс, который всё-таки женился на упорно его окучивавшей хохлушке, неожиданно скончался от сердечного приступа. Не думаю, что жёнушка сильно его оплакивала, потерю благосостояния она переживала гораздо сильнее. Дело в том, что по садистским иммиграционным законам брак считается недействительным, если в нём состояли менее полугода. Не важно, что произошло, удрал ли один из супругов или отдал Богу душу. Осторожный, как все американцы, Росс и в могиле отстоял своё добро. До пресловутой черты, за которой Людмила наследовала бы дом и счёт мужа, не хватило всего трёх недель. Адвокат преставившегося молодожёна, пленившись глубиной горя симпатичной вдовы, не смог перехитрить закон, и имущество прибрали к рукам алчные сёстры усопшего. Мало того, аннулировали Людин статус и разрешение на работу, и она оказалась буквально на улице.

Катя пригрела сослуживицу, вызвала брата и тот, оправдывая возложенные на него ожидания, не стал ломать рамки написанного для него сценария, а без памяти влюбился в Люду.

Жизнь между тем продолжалась. Мы с мужем то ссорились, то мирились, отстаивая право на собственные заблуждения, привычки и взгляды. Майкл был как двуликий Янус — то очень хороший, то очень плохой, середины не было.

Не знаю, гены ли это вредного дедушки работали, свирепствовал ли комплекс Наполеона, либо проявлялась какая-либо психическая болезнь. Я, как могла, приспосабливалась к жизни с ним.

Мягкая, уступчивая снаружи, внутри себя я обнаруживала железный стержень, который не могли переломить ни злоба мужа, ни жизненные перипетии. В зеркало на меня смотрело круглое лицо, довольно милое, светящееся сытостью и довольством — хорошее питание, свежий воздух и отдых делали своё дело.

Приближаюсь к зеркалу… Ближе… Ближе… Почти прижимаю к нему нос и обнаруживаю, что за розовой улыбчивой плотью прячется что-то хитрое, жёсткое, умудрённое жизнью и грустное. Лицо жило своей жизнью: улыбалось, сердито дуло губки, морщило лобик, сохраняло невозмутимость, — глаза же в это время изучали, высчитывали, скорбели, ненавидели или откровенно скучали. Я научилась прятать их выражение, как человек прячет некрасивую болячку под манжетой рубашки или под стойкой воротника.

Безделье моё закончилось — я была поставлена перед необходимостью работать. Оказывается, зарплаты мужа катастрофически не хватало. Много было трат: алименты, страховка на машину, за дом выплачивалась ссуда банку, существовал налог на землю. Выплаты велись местной полиции и даже мусорщикам.

Далее шло кабельное телевидение, свет, газ, телефон, и в месяц набегала кругленькая сумма. К тому же мы часто ужинали вне дома, и раз или два в месяц ездили в Нью-Йорк, где в любимых Майклом русских ресторанах на Брайтоне предавались разнузданному обжорству.

Я любила приезжать в Нью-Йорк, хотя терпела там много душевных неудобств, и часто поездки эти заканчивались скандалом и слезами.

Останавливались мы в квартире ещё одной его тётки, пятой по счёту и самой молодой.

Тётка эта с фольклорным именем Алёна была, в моих глазах, настоящей светской львицей. Высокая, стройная, уверенная, закончившая Гнесинку по классу вокала, она пела в ресторане «Золотая

Ложка» на Брайтоне и, соответственно, вела своеобразную богемную жизнь — возвращалась домой под утро, спала до трёх пополудни, в семь часов вечера, одетая либо в одно из многочисленных вечерних платьев, либо в расшитый золотом мундир, подтянутая и наэлектризованная, шла на работу.

Майкла, как магнитом, тянуло в этот ресторан, где, по праву ближайшего родственника певицы, обслуживался по высшему разряду, где ему всегда занижали счёт, чему он беззастенчиво радовался, и частенько приносили в дар бутылку коньяка. Я нашла прелесть в употреблении ранее ненавистной водки.

После первой же выпитой рюмки горячая хмельная субстанция толстым одеялом окутывала меня, и в ней тонули и хамство супруга, и придирки, почему я не смотрю на него влюблённым взглядом, и угрозы набить морду тому наглецу, который посмеет заговорить со мной или пригласить на танец.