Рассуждая на эту тему, мы всегда упирались в тупик. Майкл никак не мог расстаться со своими убеждениями. Я пыталась убедить его, что полюбила его за увиденную широту души, внимательность, заботливость, самостоятельность и щедрость.

А когда он повернулся своей другой стороной, то мне трудно стало сохранять к нему нежные чувства, будучи обложенной миллионом ненужных, затрудняющих жизнь запретов.

Он недоумевал:

— Значит, ты не любишь Меня как Меня, ты любишь меня, только когда я тихий и добрый, и выполняю твои желания. Тогда получается, что ты эгоистка.

Я, как могла, пыталась ему объяснить:

— Ну, трудно же любить неуживчивого, занудливого и вечно придирающегося мужа. И потом, по какому праву ты решил, что можешь вечно насиловать душу другого человека, заставлять его делать то, что нравится тебе? Ведь у меня есть свои взгляды, желания, привычки, но мне приходится всем поступаться ради твоего спокойствия. А ты поступаешься чем-нибудь ради меня?

Несмотря на все описываемые выше ужасы, жизнь моя не была лишена приятности. Обладая счастливыми (или нет?) природными качествами — незлобивостью, упрямым нежеланием видеть очевидное, быстрой отходчивостью, идеализацией окружающих и мощным инстинктом самосохранения, я быстро восстанавливалась после скандалов, имея призрачную надежду приспособиться и перевоспитать Майкла, заставить его считаться с собой. Первое время он действительно старался, я же в свою очередь быстро обрастала толстой кожей и навыками лицемерить.

Жизнь с Майклом походила на шахматную партию — нужно было разгадать ход противника, подготовиться к нему и победить врага.

Первое время после переезда я была очень счастлива. Мне понравилось жить в большом доме, спрятанном от людских глаз. Окружающая обстановка была если не роскошной, то во всяком случае комфортной и приятной. Всё дышало сытой, чистой, размеренной жизнью американского середнячка. Поражали размеры дома, количество комнат, незатейливая, но добротная обстановка, обилие техники и прекрасно оборудованная кухня. Холодильник, в отличие от майамского, был забит милой сердцу колбасой и сардельками, в морозилке были мясо, пельмени. На столе всегда стояло большое блюдо с фруктами, не переводились сладости.

Проводив Майкла на работу — это входило в мои обязанности, — я долго маячила у окна, посылая любимому поцелуи, пока его машина не скрывалась за поворотом, и валилась в постель досыпать, балдея от тишины и от того, что не нужно бежать на работу и проводить весь день подле умирающих старух. Потом бесцельно шлялась по комнатам, пила кофе, принимала ванну, долго и изощрённо готовила ужин, много вязала, сидя у телевизора, по многолетней привычке вела дневник, который тщательно прятала среди белья. Даже в угаре первых любовных дней у меня хватило ума не проговориться о нём, и дневник всегда был моим единственным другом.

Мне даже не было скучно проводить целый день одной, практически запертой в доме — я упивалась отдыхом. Я и не представляла, насколько устала от своей предыдущей работы, от ожидания и неопределённости. Сейчас у меня ещё не было сил думать о будущей карьере. Как муха в меду, я купалась в лени и бездействии, ожидая приглашения на интервью. Не верилось, что, наконец, свершилось, исполнились самые смелые ожидания, и то, что я в который раз начала новую жизнь, сумев не отчаяться, а повернув её самым кардинальным образом, и, что теперь у меня надёжный муж, крепкий дом и желание быть счастливой.

Вскоре Майкл вытащит наивную жёнушку из сонного болота, встряхнёт, заставит суетиться, но пока роль домохозяйки меня устраивала. Ах, если бы можно было протянуть так всю жизнь — в тепле и сытости. Но я знала, что не получится, что скоро или станет скучно, или жизнь приподнесёт сюрприз. Меня не оставляло ощущение нереальности происходящего, даже майамская обстановка сейчас воспринималась более естественно.

Здесь как-то всё было донельзя прилизанным, чересчур комфортным, слишком изолированным. Наши выходы в свет, или аут, как здесь говорят, приторно сладкими.

Вот мы сидим за столиком в ресторане (при всей скупости Майкл обожал ходить в рестораны, там он денег не жалел), нарядные и весёлые. Провинциальные ресторанчики в Америке — просто чудо. Этот был оформлен в виде военного блиндажа — старые карты и фотографии покрывают бревенчатые стены, ржавые гильзы выступают в качестве вазочек, крыло самолёта служит барной стойкой, официанты одеты в военную пятнистую форму. Тем не менее, публика тут изысканная. Дамы почти все в вечерних платьях, мужчины в смокингах.

Майкл держит мою руку в своей, влюблённо на меня смотрит и шепчет:

— Так будет всегда, мы всегда будем вместе!

И хотя это самое начало нашей жизни, и я ещё не увидела волчью морду, ощущение фальши не отпускает.

Мне кажется, что столик наш находится на сцене, тем более что в зале темно, а свеча освещает лишь малое пространство вокруг, и лиц окружающих не разобрать… Я вижу смутное отражение в осколке зеркала, висящем на стене рядом. Чьё-то слишком красивое, сытое и холёное лицо отражается в нём вкупе с обнажённым плечом и бретелькой вишнёвого бархатного платья. Это не я, это не моя роль.

В мозгу высветилось воспоминание — вот я в редакции, дописываю статью. Голодно, накурено… Он входит, кладёт на заваленный бумагами стол батон, секретарша Майя ставит электрический чайник, подтягиваются журналисты, смех, шутки. Сердце больно кольнуло. Издалека выплыл голос Майкла:

— Ты плачешь? От счастья?

— Да, милый, от счастья. Многочисленные тётушки мужа, а также три его двоюродных брата и сестра жили в этом же лесу. Дружное еврейское семейство поддерживало жизнь клана, и не прийти на день рождения, крестины-родины и прочие даты не представлялось возможным. В этом была и своя прелесть, и недостатки. С одной стороны, хорошо иметь, к кому пойти на праздник, с другой, на свой день рождения мне не хотелось приглашать целую толпу. Иногда вынужденное общение было радостью, иногда — рутиной и обузой.

Родственники встретили меня дружелюбно, но и с расспросами не лезли, особому изучению не подвергали. Жёны братьев показались мне симпатичными, но нелюбопытными и закрытыми. Оказывается, все обладали горьким опытом общения с милым братцем и племянником, жёны к тому же были строго проинструктированы тётей Миртой — главой клана. Они только гадали — как долго я продержусь. Продержалась я долго, почти четыре года, в чём не было необходимости — долгожданную зелёную карту получила года через два с половиной.

Итак, не без трепета под руку с новоявленным мужем вступила я во владения тёти Мирты. В саду уже собрались гости, и Майкл с гордостью представлял собравшимся нового члена коллектива.

Ниточка ассоциаций потащила мою память опять в Майами. Всё было очень похоже — и роскошный огромный дом, и толпа нарядных людей. С одной лишь поправкой — здесь все эти люди были иммигрантами, и мне было интересно, как они прижились, какие у них проблемы и как они смогли построить себе видимое благосостояние. На меня, казалось, никто не обращал никакого внимания, я же украдкой рассматривала окружающих. Все три брата Майкла — Рома, Гари и Влад, — несмотря на внешний апломб и некоторую вальяжность, оказались трудягами и подкаблучниками. Рома и Гари были вывезены в страну обетованную в подростковом возрасте и по-английски говорили лучше, чем по-русски.

Влад, младший из братьев, почему-то прибыл с семьёй только месяца три назад, и они с женой Леной, круглолицей блондинкой, поселились в снятой для них заблаговременно заботливыми родственниками узкой и тёмной квартире в длинном двухэтажном, напоминающем барак доме, ходили на курсы английского и присматривались, примеряя к себе возможные варианты развития жизни.

Жёны еврейских братьев были русскими. Двухлетнего пацана Влада и Лены нянчили все по очереди тётушки. Ромина жена, Галя, испугала меня своей некрасивостью. Бывает так, что человек напоминает какое-нибудь животное. Мне случалось встречать людей-обезьян, собак, хомяков или кенгуру. Галя же удивительно напоминала ящерицу — маленькое треугольное личико её было начисто лишено подбородка, кожа ниже тонкогубого рта была натянута до самой впадинки на шее, глаза же походили на теннисные шарики, заключенные в морщинистые мешочки. Рома, добрый, ответственный семьянин, показавшийся мне недалёким, оказывал ей постоянно знаки внимания, и Галя, казалось, совсем не страдала никакими комплексами по поводу внешности. Кстати, это была самая счастливая, крепкая и дружная семья, у которой, у единственной, не оказалось никаких скелетов в шкафу. Галя работала парикмахером, Рома на каком-то заводе, в семье царил матриархат, приказы жены не обсуждались.