«Наш шутник Валерий, как видишь, приготовил мне сюрприз напоследок. И ведь молчал, негодник, до последнего часа! Но от такого нежданного и роскошного дара искренней дружбы я не имел ни сил, ни желания отказываться.

Сейчас этот любитель неожиданных предприятий отправился то ли на ночной лов с деревенскими рыбаками, то ли в ближайшую таверну – распевать новые песни на новом наречии в компании с новыми сицилийскими приятелями. Скоро шумно явится, так что я спешу закончить это письмо.

Мы намереваемся вскоре отправиться в Грецию, где нас ждет знакомство с учителями, рекомендации к которым мне дал сам цензор. Затем Валерий вернется в Рим, чтобы обрести наконец супружеское счастье с твоей сестрой Терцией. А я… Я тоже вернусь в Рим. Не сразу. Не скоро. Но непременно вернусь!

Будь здоров и счастлив».

Фархад. Из всей пышной вереницы имен (Фархад ибн… ибн…), названных ей главным евнухом Хафизом, она запомнила лишь первое – Фархад: так зовут ее хозяина. Усвоить надо было все, но Шакира была слишком напугана и подавлена, чтобы запомнить. Зачем-то ей связали руки, как будто она могла сбежать (это через пустыню-то?!), и сидеть на верблюде было совсем неудобно: приходилось все время упираться коленями в его шерстистые бока. Невозможно было даже слезы утереть, и они проложили две выразительные дорожки на ее перепачканных щеках. Глиняного верблюжонка на колесиках, игрушку, которую она везде таскала с собой, хотя отец и ворчал, что Шакира уже взрослая, как ни странно, не отобрали. Теперь он впился колесиком в ее палец, царапал, но Шакира боялась его выронить и сжимала крепче меж связанных ладоней.

Не убили – это единственное, что было пока понятно. Впрочем, еще понятнее было то, что не стоило так далеко отходить от шатра отца, остановившего караван в небольшом оазисе в двух днях пути от Багдада. Они уже возвращались домой! А все ее любопытство: так хотелось посмотреть на звезды! Но свет от костров очень мешал. Очень. И Шакира потихоньку отошла за крайние пальмы. Потом отошла еще – чтобы не слышать рева верблюдов. Потом еще (совсем немного!) – чтобы послушать, как шуршит песок на гребнях барханов, как тоненько свистит ночная птица, как поет Луна…

Что было бы, останься она с караваном? Скорее всего, в суете и горячке боя ее убили бы. А может, и нет: она была дочерью богатого человека – даже походный шатер им устилали коврами! – отец потакал ее капризам и одевал очень нарядно. Такие девушки для работорговцев – дорогой товар.

Всадники налетели неожиданно. Шакира не успела даже крикнуть – чья-то потная ладонь зажала ей рот. Воин потащил ее куда-то, на ходу крикнув приятелю:

– Эту куда?

– Спроси у главного евнуха, он набирает девушек в гарем господина. Может, пригодится?

Наконец ее поставили перед опиравшимся на посох высоким седобородым человеком с усталым взглядом.

– Хафиз, она бродила между барханами. Наверное, из каравана. Прирезать?

Высокий человек молча обошел вокруг Шакиры. Сдернул платок, открывая ее лицо – она тут же прикрылась согнутой рукой, но он бесцеремонно вывернул ей руку за запястье, и она разревелась. Ему, похоже, было наплевать. Он продолжал осматривать ее, как животное на базаре: цепко и неприятно схватив пальцами за подбородок, повернул ее голову вправо и влево, пощупал плечи, грудь, ягодицы. Даже в рот заглянул.

– В гарем. – Голос был сух и безжалостен. И, обращаясь к Шакире, добавил: – Теперь ты принадлежишь господину Фархаду аль-Джали ибн… ибн… Ты девственна?

Она плюнула со всей силы евнуху в лицо – воин замахнулся, чтобы ударить ее, но Хафиз остановил его жестом, спокойно утерся и закончил:

– Впрочем, я подумаю. Может быть, тебя лучше сразу продать подальше на юг, куда-нибудь в Африку, или погонщикам верблюдов.

Он просто рассуждал вслух, и Шакира жутко испугалась! Уж лучше в гарем. Нет, не так: в гарем – отчаянно плохо, но на невольничий рынок – еще ужаснее! Она заревела еще громче. Евнух молча удалился, а ей связали руки (это, наверное, из-за того, что она плевалась в него) и усадили на верблюда.

Итак, караван был захвачен, родные канули без следа, и никакой надежды спастись. Она плакала довольно долго, но никто не обращал на нее внимания. Отряд быстро тронулся в путь. Воины гортанно перекликались. Их командир, порывистый, крепкий, на дорогом скакуне, предварял всех. Лица его Шакира не могла разглядеть: он не снимал с лица платка. Видна была только небольшая родинка на щеке и глаза – молодые и бесшабашные глаза отчаянного головореза. О, Шакира запомнила бы его лицо! И непременно, как-нибудь потом, ухитрилась бы отомстить! Отомстить им всем: и командиру этого разбойничьего отряда, и главному евнуху неизвестного ей пока господина, да и самому господину, которого она заранее обозвала старым облезлым козлом!

Через несколько часов тупого покачивания на верблюде, когда пересохло горло, уже не было ни слез, ни мыслей, ни каких-либо желаний, они прибыли. Ее втолкнули в темное, похожее на тюремное, помещение, развязали руки, дали воды и немного хлеба. Спать… спать…

Шакира проснулась от собственных слез: снился улыбающийся отец, а она все никак не могла докричаться, чтобы он ее спас. Она заплакала во сне, а проснувшись, еще долго не могла взять себя в руки.

Едва забрезживший в небольшом зарешеченном окне рассвет подчеркивал всю безнадежность ее положения. Наконец рассвело, с улицы раздались первые трели птиц, потом женские голоса. Шакира заставила себя встать и подойти к окну. Сначала она просто прислушивалась, затем, решившись, подтянулась к высоко расположенному окну, ухватившись за решетку двумя руками.

Окошко ее маленькой тюрьмы выходило в небольшой дворик-сад. Здесь гуляли девушки. Шакира догадалась, что это и есть гарем ее хозяина, и впилась взглядом в их лица. Может быть, она находилась от них слишком далеко или подводило зрение, еще не готовое к яркому дневному свету, но Шакира не увидела на лицах девушек ни уныния, ни горя, ни отчаяния. Их было человек десять. Трое прогуливались, двое – играли на земле палочками, одна, перевесившись через мраморный бортик небольшого бассейна, наблюдала за чем-то в воде, наверное за рыбками. Остальные просто сидели в тени жасминовых кустов, неторопливо переговариваясь. На низеньком столике перед ними стояла ваза с фруктами и кувшин.

Лязгнул засов. Шакира испуганно спрыгнула на пол и, усевшись на корточки, настороженно сжалась в комок. В проеме двери возник силуэт главного евнуха. Он явился в сопровождении двух стражников и какой-то старухи, которая могла бы показаться ведьмой из-за своего тяжелого взгляда, но была одета столь богато и держалась с таким достоинством, что не могла не вызвать к себе уважения. Стража осталась за дверью, старуха и евнух вошли. Они принесли с собой большой поднос с едой, который старуха поставила на середину комнаты.

– Можешь поесть, – холодно произнес Хафиз.

Старуха сложила руки на животе и цепко наблюдала за Шакирой. Первой мыслью Шакиры было запустить всю эту еду им в головы, и она резанула главного евнуха взглядом. Но его это не только не задело, а более того – Шакире показалось, что в его глазах, где-то в глубине, мелькнуло что-то вроде улыбки! Мелькнуло и бесследно исчезло – два бесстрастных зрачка продолжали наблюдать за ней.

«Ну, ладно, – вздохнула Шакира, – есть все-таки хочется. К тому же неизвестно, когда предложат еще, да и предложат ли?» Она подошла и обнаружила на подносе не только еду, разнообразную и очень привлекательную на вид, но еще – большую миску с водой и полотенце. Она решила – выхода не было! – не обращать на этих двоих внимания и для начала унесла воду в угол, где, отвернувшись, вымыла руки, омыла лицо и шею. На большее не решилась. Потом вернулась к подносу. Было немного противно, что за нею так пристально наблюдают, но аппетит, как ни странно не пропал. Она решила выбрать то, что посытнее – кусок мяса, хлеб, – сдобрила все зеленью. Еще были сласти и фрукты, она их очень любила, но боялась, что ей не дадут много времени, и начала все же с мяса. Старуха и евнух переглянулись. «Я что-то не так делаю?» – Шакира пришла в смятение, но старалась не подать вида и поэтому ела быстро, но старательно аккуратно.