— И никаких подробностей побега?

— Ничего.

— А то, что я просил, разыскали?

— Есть корешки путевок шоферам немецкой комендатуры. Несколько нарядов на утро и полдень двенадцатого ноября.

— Это не то. Ведь, по рассказам Шелеха, его везли на расстрел вечером.

— Вечером из гаража уходила только одна машина.

— Какая?

— «Пикап».

— Известна фамилия шофера? — Троян с надеждой посмотрел на Анохина.

— Гофман.

— Гофман? — переспросил Троян. — Если память мне не изменяет, — сказал он минуту спустя, — какой-то Гофман значится в личном составе комендатуры Регля.

— Вряд ли гауптман Гофман служил шофером… Но был еще один Гофман. Он упоминается в приказе о резервистах, прикомандированных к южноморской комендатуре… «Роберт Гофман… Место рождения — Берлин 1893 год… Гражданская специальность — шофер». Может быть, это тот, кто нам нужен?

— Допустим, — согласился Троян. — Но жив ли он?

— Даже по теории вероятности есть по крайней мере десять шансов из ста…

— Если этот Гофман — гражданин ГДР и честный человек… А впрочем, я думаю, наши немецкие друзья сами решат, как нам помочь.

У них не требовали отпечатков пальцев. И не брали никаких подписок.

За ними не ездили и не сломились молодцеватые парни в широких пиджаках и низко надвинутых шляпах, вид которых ясно говорит, для чего они тенью следуют за гостем.

К ним не подсылали провокаторов, чтоб предложить кучу денег за измену родине.

Репортеры не задавали им глупых и каверзных вопросов, не вызывали на инциденты и не печатали о них скандальной хроники.

Они ездили и ходили всюду, где хотели, смотрели все, что хотели.

И тот, кто честен, видел то, что есть, и не видел того, чего нет.

Летом 1955 года толпы туристов бродили по улицам советских городов.

— Я объездил всю вашу страну в поисках железного занавеса и нашел… противопожарный занавес из железа на сцене южноморского оперного театра, — шутил профессор права из Сан-Франциско.

Приезжавшие в Южноморск зарубежные гости старались обязательно посмотреть раскопки древнего Эоса…

Сегодня экспедиция Лаврентьева принимает гостей из Германской Демократической Республики.

Показав гостям древний город, археологи пригласили их к столу. Он накрыт под тентом, недалеко от кургана, на котором уже спущен флаг. Стоят небольшие амфоры с вином, блюда с закусками, гидрии с холодным медком, который в Терновке умеют делать как нигде в округе. На белой скатерти еще резче выделяется иссиня-черная блестящая лакировка киликов, канфаров и скифосов, заменивших бокалы, чашки и стаканы.

После первых тостов поднялся немолодой худощавый немец в светлом пиджаке и квадратных роговых очках, сидевший рядом с Сергеем Ивановичем.

— Геноссе Лаврентьев, дорогие друзья! За этим необычным столом, — немец взглянул на канфар, который он держал в руке, — были сказаны добрые слова в адрес моего народа, нашей Демократической Республики. Спасибо за них. Мы, немцы, глубоко уважаем нашего любезного хозяина профессора Лаврентьева. Хочу присоединиться к замечательным словам, которые геноссе Лаврентьев недавно произнес на конгрессе мира: «Пусть на нашей планете никогда больше не будет руин, кроме тех, — гость сделал жест в сторону раскопок, — которые открывают археологи — люди самой мирной профессии». Разрешите, геноссе, из этого древнего бокала выпить за человека, за мир, за цивилизацию, которую человечество рождало в тяжких муках не для того, чтобы еще в более страшных муках похоронить ее плоды.

Все зааплодировали. Оратор обменялся с Лаврентьевым долгим рукопожатием. Обед продолжался в шумной и непринужденной обстановке…

К Лаврентьеву подошел его шофер и что-то сказал. Сергей Иванович какую-то секунду подумал и тотчас глазами показал на Тургина.

— Павел Александрович, — шофер склонился к уху Тургина, — выручайте. Тут неувязка с машиной получилась. Одну из тех, что гостей привезли, отпустили, а у меня, как назло, мотор отказал.

— Ладно, Фомич, не волнуйся, на своей повезу.

— Вы уж тут малость не допейте, — шутил! шофер, — на шоссе вреднюший автоинспектор, не посмотрит, что гостей везете.

Но Тургину было не до шуток. Его внимание привлек другой разговор. Всматриваясь в лицо Шелеха, его сосед-немец неуверенно произнес:

— Геноссе, смотрю на вас, и мне кажется — знакомое лицо.

— К сожалению, я еще в Германии не был.

— А я, к сожалению, в России уже бывал… В войну вам тут не приходилось жить?

— В войну всякое бывало, — уклончиво ответил Шелех.

— А в Южноморске жили?

Шелех как бы не расслышал. Прошла секунда-другая, и, выбрав момент, он поднялся и, теребя бородку, произнес свой тост:

— Говорят, археологи народ неразговорчивый. Разрешите мне быть совсем кратким. Non multa, sed multum… Немного, но многое. Друзья, за нашу дружбу!

И Шелех зааплодировал вместе со всеми.

Ни одного слова из этого разговора не пропустил Тургин, который, казалось, теперь был целиком поглощен беседой со своим соседом — машинистом из Дрезденского депо.

Обед кончился засветло. У ворот заповедника, над которыми висело полотнище с надписью на русском и немецком языках: «Добро пожаловать», уже ждало несколько «Побед».

Хозяева прощались с гостями. Последние рукопожатия, обмен адресами. Лаврентьев что-то записывал в блокнот. Тургин разговаривал с немцем, который был соседом Шелеха, И тоже записывал в книжку адрес своего нового знакомого: «Роберт Гофман. Берлин. Улица Розы Люксембург», Когда стали рассаживаться по машинам, он пригласил своего собеседника сесть рядом с собой.

Еще две-три минуты, и колонна отправилась в путь. I

Тургин вел машину молча, сосредоточив все внимание на дороге. Молчал и сидящий рядом немец. Он пристально смотрел в боковое стекло.

Когда вдали показался лес, Тургин нарушил молчание:

— Вы так смотрите, словно узнаёте знакомые места.

— Да, знакомый лес.

— Это не тот лес, что был на пути из Южноморска, — заметил Тургин, — мы ведь едем по другой дороге.

— Я вижу.

Неожиданно откуда-то слева, почти перед самым радиатором, ухарски въехал на шоссе паренек на велосипеде. Павел Александрович! резко направил машину в объезд велосипедиста. Одновременно с Тургиным его сосед инстинктитшо сделал движение, как бы желая взяться за руль. Это не ускользнуло от Тургина.

— Вы водите машину? —

Немец улыбнулся:

— Геноссе, я тридцать лет вожу машину.

Стала видна лесная опушка. Теперь немец глядел в окно с каким-то напряжением. Машина поравнялась с огромным раскидистым дубом.

— Красив старик. Он, конечно, старше нас с вами. — Тургин показал на дерево.

— А я его видел и без листьев…

— Вы здесь не впервые?

Немец вздохнул:

— Когда служил в гараже южноморской, комендатуры, не думал, что приеду сюда почетным гостем… Не хочется вспоминать те страшные годы…

Спутники снова замолчали.

На протяжении многих километров шоссе шло через густой лес и казалось широкой бесконечной асфальтированной просекой.

— Мне этот лес хорошо запомнился, — вдруг задумчиво произнес немец.

— Почему же? — поинтересовался Тургин.

— Das ist eine alte Geschichte…[4] Вез я однажды из Южноморска арестованного русского. Машина открытая, по бокам дна автоматчика. Они еще ругались, чтобы потише ехать: дорога тогда была плохая. И вот, как поравнялись с тем деревом, арестованный соскочил — и бежать. Возле дуба споткнулся, поднялся — и в лес. А наши автоматчики даже машину не остановили. Постреляли по сторонам — и всё…

— А что это был за человек?

— Не знаю. Только сегодня мне вдруг показалось, будто вижу похожего на него. Конечно, обознался.

— А у вас память завидная.

— Как же было не запомнить, если это случилось в день моей серебряной свадьбы. Только собрался было жене написать, а тут звонят из комендатуры — машину требуют.