Настаивая на необходимости изоляции «криминальных» психически больных людей от «тихих», А. Рапопорт, видимо, сознательно уходит от признания известности ему факта содержания в специальных больницах МВД СССР здоровых людей за их политические убеждения. Это право ученого. Надо помнить, что далеко не все опытные люди поверили в необратимость хрущевской демократической «оттепели» и поэтому были сдержаны в своих политических высказываниях, особенно перед ЦК КПСС.

В справке А. Рапопорта смущает его утверждение о необходимости содержания в тюремных психиатрических больницах МВД «особо опасных больных с активным бредом политического содержания» и больных с тяжелым уголовно-криминальным прошлым. Кто такие опасно больные с активным бредом политического содержания? Чем они опасны? Тем, что бросаются на нормальных окружающих их людей, или тем, что они являются сознательными борцами против советской власти? Ответ на этот вопрос уже в те годы знал мудрый ученый, знаем теперь и мы.

БАНЩИКОВ В., профессор 1-го Московского медицинского института им. И. М. Сеченова.

Из справки В. Банщикова в КПК при ЦК КПСС от 15 февраля 1956 года:«За последние два десятка лет институт постепенно растерял свои связи с общей психиатрией (матерью, его породившей), психоневрологическими учреждениями, общественностью и психиатрической печатью.

Ввиду секретности работы института его деятельность фактически, по существу, была в течение многих лет бесконтрольной со стороны Минздрава СССР.

Создав себе таким образом «монопольное» положение, изолировав научный коллектив от прогрессивного развития советской психиатрии, — институт в научном отношении не решил ни одной проблемы судебной психиатрии, снизил качество судебно-психиатрической экспертизы, о чем свидетельствуют значительные расхождения в диагнозах, устанавливаемых в институте и в последующих различных психиатрических учреждениях, куда поступали больные из института.

Считаю целесообразным реорганизовать институт в специальное отделение научного института психиатрии, а также значительно разгрузить его от практической работы по судебно-психиатрической экспертизе за счет организации соответствующих отделений в ряде психиатрических больниц».

В записке В. Банщикова есть любопытное определение. Рассуждая о тесной связи института в прошлом с общей психиатрией, автор подчеркивает, что все это «имело существенное значение в определении психического состояния политических и уголовных преступников и лиц, совершивших преступления в силу того или иного психического заболевания».

У профессора, как и у чекистов, снова фигурируют рядом политические и уголовные преступники. Трудно предположить, действительно ли В. Банщиков считал, что политическим преступником во множестве случаев можно было стать, лишь будучи душевнобольным, он проявил предусмотрительно личную осторожность в высказываниях, прекрасно понимая, как и его коллега А. Рапопорт, что в тюремных психиатрических больницах среди «криминальных» (то есть и политических) заключенных находилось слишком много здоровых психически людей.

А. Г. АБРУМОВА, докторант психиатрической клики 1-го МОЛМИ.

Из записки А. Абрумовой в КПК при ЦК КПСС от 9 января 1956 года:

«Особое внимание обращает на себя так называемое специальное отделение, фактически возглавляемое Д. Р. Лунцем (а не профессором Введенским — фигурой фиктивной, Введенскому 80 с лишним лет).

В этом отделении, куда нет доступа никому, даже из числа засекреченных старших научных сотрудников, сосредоточены люди, самые близкие дирекции (Смирнова, Тальце, Сологуб).

В этом отделении даже самые сложные случаи не обсуждаются в порядке конференций, а решаются лично Бунеевым и его приближенным Лунцем. Таким образом, большой раздел практического экспортирования остается вообще без какого бы то ни было минимального контроля. Известно только, что последующий контроль осуществляется тем же Лунцем при его поездках в Казанскую специальную больницу. Совершенно понятно, что при такой системе постановки дела «честь мундира» всегда будет соблюдена.

Характерным для этого недосягаемого отделения является то, что все испытуемые, несмотря на то, что содержатся в медицинском учреждении — Институте Сербского, — почему-то находятся только под соответствующими литерами (начальными буквами — А, Б, В, и т. д.). Причем дежурный врач по институту не имеет понятия о состоянии здоровья специальных испытуемых, так как не имеет права знакомиться с их историями болезни».

А. Абрумова привела ряд примеров необъективности актов судебно-психиатрических экспертиз, проведенных в институте, подчеркивая, что «в множестве актов, выходящих из отделения проф. Н. И. Фелинской, описание состояния испытуемых подгоняют под нужные» для доказательства реактивного состояния, то есть «выбрасываются объективно имеющиеся жалобы и психотические явления, так или иначе противоречащие или не совпадающие с предполагаемым заключением».

И в заявлении А. Абрумовой мы не найдем фактов использования психиатрии как средства репрессий против политических противников советского режима. Тем не менее теперь мы знаем, что содержавшиеся в тюрьмах, в том числе и в психиатрических, под условными шифрами и обозначениями узники являлись как правило «контрреволюционерами», хотя и не исключено, что в представлении А. Абрумовой и других ее коллег они были опасными государственными преступниками, «врагами народа».

Из справки «ОБ ИНСТИТУТЕ СУДЕБНОЙ ПСИХИАТРИИ ИМ. СЕРБСКОГО», составленной членами специальной Комиссии КПК при ЦК КПСС директором Института психиатрии Минздрава СССР Д. ФЕДОТОВЫМ и заведующим отделом науки газеты «Медицинский работник» ПОРТНОВЫМ от 31 августа 1956 года:

«Институт гипертрофировал свое значение и поставил себя в положение наивысшего органа СПЭ, превратившись в своего рода «верховного судью». Органа, который бы контролировал эту ответственную, связанную с судьбами людей работу, не было, так как судебные органы не могли этого делать из-за отсутствия в их штатах квалифицированных врачей, а психиатры из общей психиатрической сети не допускались по соображениям «особой секретности». Любой преступник может быть по заключению института освобожден от ответственности и, наоборот, психически больной подвергнут судебной ответственности.

Институт поставил себя в положение наивысшего судебно-психиатрического арбитра и является в значительной части случаев последней инстанцией. Он стал самым крупным стационаром, в котором проводится экспертиза со всех концов СССР, хотя это и не вызвано необходимостью. Это создает перегрузку, очереди ожидающих экспертизы в течение многих месяцев. В момент обследования очередь на стационарную экспертизу была около 300 человек.

В известной мере очередь создается искусственно и в результате необоснованной задержки испытуемых в клиниках института.

Институт проводит экспертизу в отрыве от судебных психиатрических комиссий не только периферии, но и городской судебной психиатрической комиссии Москвы.

При повторных экспертизах нет никакой преемственности, работники городских экспертных комиссий не приглашаются в институт даже в тех случаях, когда речь идет о пересмотре данных ими ранее экспертных заключений.

В институте установилась традиция — исключать из состава СПК врача, мнение которого расходится с большинством членов комиссии. Особое мнение не записывается в актах экспертизы.

Если в одном из отделений после повторной экспертизы мнения расходятся, т. е. диагноз не устанавливается, то больного переводят в другое отделение, где экспертиза приводится к единому мнению без всякого участия врачей предыдущего отделения и ссылки на их мнения.

Протоколы обсуждения при экспертизе не ведутся. В истории болезни также нет никаких следов обсуждения и мнений врачей о данном больном. В результате чего в ряде случаев имеется разрыв между написанной историей болезни и заключением комиссии. Ярким примером чему может служить история болезни Писарева, который, согласно записям в истории болезни, выглядит человеком с упорядоченным поведением, если не считать некоторых данных анамнеза, а в акте указан диагноз шизофрении с сутяжным развитием и необходимостью изоляции (!).