Лев Толстой считал, что «...как нельзя утаить в мешке шила, так нельзя в художественном произведении скрыть то, что составляет предмет любви автора»[42].

А. Н. Островский на этот счет высказывался также абсолютно уверенно: «...Идеалы должны быть определенны и ясны, чтобы в зрителях не оставалось сомнения, куда им обратить свои симпатии или антипатии»[43].

А так как симпатии или антипатии должны возникать по воле автора к одной из борющихся сторон, то поэтому уже в самом на чале пьесы писатель обязательно закладывает начало того конфликта, вокруг которого должна будет развиваться и расти борьба по ходу всей пьесы. Но конфликт может возникнуть только вокруг какого-то явления, события... Это событие не обязательно должно носить глобальный характер. Как мы уже видели, столь глубокое произведение, как «Горе от ума»,— произведение, отразившее целую эпоху российской жизни,— начинается с конфликта вокруг очень незначительного на первый взгляд случая — «Молчалин задержался в комнате Софьи более, чем следовало бы...». Но вернемся к «Бесприданнице».

Пьесу «Бесприданница» начинают два человека, которые вовсе не являются главными действующими лицами пьесы. Но ведь такой писатель, как Островский, очевидно, не случайно начинает пьесу с забот буфетчика Гаврилы и слуги Ивана. Ведь не стал бы Островский выводить на сцену персонажи, которые заняты проблемами, совершенно не связанными с главной проблемой произведения.

Вот что писал Островский по поводу повести А. Ф. Писемского «Тюфяк»: «...Эта повесть истинно художественное произведение. Мы можем сказать это смело, потому что она удовлетворяет всем условиям художественности. Вы видите, что в основании произведения лежит глубокая мысль, и вместе с тем так ясно для вас, что зачалась она в голове автора не в отвлеченной форме, не в виде сентенции, а в живых образах, для первого взгляда, как будто случайно сошедшихся в одном интересе... (Разрядка моя.— А. П.) Едва ли нужно повторять, что высказанное нами составляет единственное условие художественности»[44].

«Живые образы, сошедшиеся в одном интересе» — трудно точнее сформулировать основной закон всякой драмы! И уж коли авторство этого положения принадлежит Островскому, то вряд ли стоит предполагать, чтобы в своей писательской деятельности Островский отступил от самим же им открытой важнейшей теоретической закономерности.

Наверняка интересы начинающих пьесу персонажей Гаврилы и Ивана должны «сойтись в одном интересе» со всеми другими, более важными персонажами пьесы, чтобы мысль автора была выражена «не в виде сентенции...» Но как отыскать эти интересы живых сценических образов, через что выражаются эти интересы? Только через борьбу, только через конфликт, возникающий в результате какого-то совершившегося события. Следовательно, нам надо прежде всего отыскать событие, диктующее поведение и Гаврилы, и Ивана. Итак, чем же занят Гаврило? Знает ли он о приезде Паратова? Нет. Следовательно, пока это не событие для него. Знает ли он о готовящейся свадьбе Карандышева и Ларисы или о сегодняшнем обеде Карандышева? Ни он, ни Иван об этом не упоминают, да и никаких приготовлений к обеду Карандышева они делать не могут, так как (это выясняется в III акте) тетка Карандышева сама покупала продукты и наняла какого-то повара. Ивана же Карандышев приглашает «служить у стола» только в конце I акта.

Стало быть, ни готовящаяся свадьба, ни карандышевский обед не могут быть событием ни для Гаврилы, ни для Ивана. Давайте все-таки еще раз попристальнее взглянем на предлагаемые обстоятельства и на отношение к ним Гаврилы и Ивана.

Может быть, какое-нибудь из предлагаемых обстоятельств, кажущееся на первый взгляд не столь значительным, на самом деле и определяет поведение и Гаврилы, и Ивана.

Прежде всего, кто такой Гаврило? Островский в перечне действующих лиц пишет: «Гаврило — клубный буфетчик и содержатель кофейной на бульваре». Почему Островский указывает на то, что Гаврило клубный буфетчик? Ведь в пьесе ни разу он не действует как клубный буфетчик. Вообще слово «клуб» произносится в пьесе всего один раз: Кнуров, недовольный обедом у Карандышева, говорит: «Я, господа, в клуб обедать поеду, я не ел ничего».

Зритель, который не прочтет афишу или программку, никак не сможет догадаться, что, кроме того, что Гаврило владеет бульварной кофейной, он еще и служит в каком-то клубном буфете. Так для чего же Островский настаивает на том, что он, прежде всего, клубный буфетчик? Очевидно, Островскому было важно, чтобы актер, играющий Гаврилу, знал об этом предлагаемом обстоятельстве.

Допустим, если сегодня кто-либо из авторов в перечне действующих лиц, рядом с именем эпизодического персонажа, пишет: «лифтерша, пенсионерка» или «чистильщик обуви, лицо кавказского типа», то в нашем сознании обязательно возникают какие-то типические черты подобных персонажей.

Совершенно очевидно, что во времена Островского для актера, прочитавшего на своей роли «клубный буфетчик и содержатель кофейной на бульваре», эти слова наполнялись каким-то живым смыслом. Возникало, очевидно, что-то очень знакомое, часто встречающееся...

Но сегодня для нас ни «клубный буфетчик», ни «владелец кофейной на бульваре» почти никаким смыслом не наполняются. Очевидно, мы должны понять, что означало быть клубным буфетчиком во времена Островского.

Прежде всего, что такое был клуб? Какие были клубы в то время? В Москве был знаменитый «Английский клуб». Попасть в члены этого клуба было далеко не просто и дворянам. Членство этого клуба бывало часто предметом гордости. Многие тратили массу усилий, чтобы добиться этого. Английский клуб был одним из наиболее старых московских клубов. Позже, во времена, описываемые Островским, помимо дворянского клуба, появились и другие клубы: офицерские собрания, клубы для нижних чинов, приказчичьи и купеческие клубы...

В 80-е годы прошлого века (время написания «Бесприданницы») новый класс России — молодая буржуазия (бывшее купечество) наступал «на пятки дворянам» во всех сферах жизни. Купеческие клубы в крупных городах не только ни в чем не уступали дворянским, но часто и превосходили их и в роскоши, и в той бурной жизни, которая проходила в стенах этих клубов. Клубы часто служили местом, где заключались миллионные сделки и тут же по этому поводу устраивались грандиозные пиршества и веселье. Конечно, на этих пирушках наживались в основном хозяева клуба, хозяева ресторана, но кое-что перепадало и буфетчикам...

Очевидно, в подобном купеческом клубе долгие годы работает в буфете и Гаврило. Наконец, накопив деньги, он открыл свое маленькое дельце — кофейню на бульваре. Случайно ли он выбрал именно это место? Где обычно устраивались и устраиваются подобные заведения? Во-первых, в том месте, где бывает много людей, а во-вторых, только там, где у людей может возникнуть потребность посидеть за рюмочкой вина или чашечкой кофе (или чая), поговорить о делах или просто провести время... Очевидно, это место на бульваре, на берегу Волги, недалеко от пароходной пристани, привлекло Гаврилу, прежде всего, своими деловыми возможностями: люди, встречающие пароход, ожидающие парохода или просто приехавшие в город, могут зайти в кофейню, проезжающие мимо города во время стоянки парохода также могут здесь перекусить (ведь в те времена далеко не на всех пароходах были буфеты!). А сколько на пароходах уже в то время перевозилось грузов? Почему бы дельцам не обмывать свои сделки тут же у Волги, в кофейне у Гаврилы, не обязательно ехать для этого непременно в клуб. А захотят устроить пикничок с выездом на ту сторону Волги — опять же заведение Гаврилы все может исполнить в лучшем виде! Почему бы и гуляющей по бульвару публике не зайти в заведение Гаврилы? Ведь какая прекрасная публика расхаживает вечерами, а по воскресеньям и днем по бульвару! С чем может сравниться в эти часы приволжский бульвар, разве только с петербургским Невским проспектом?!