Пять. Семь. Девять. Фасад с множеством выступающих карнизов. Холл с мраморным полом и звонким эхом от подбитых железными подковками каблуков, с разбегающимися жилками трещин, и пятнами тишины под более новыми, резиновыми подошвами. Мастерски выполненное кружево лепнины, обезображенное кое-где небрежно замаскированными шрамами от позднейших вмешательств, связанных с заменой труб и проводки. Лифт с табличкой «Не работает». Пришлось подняться пешком.

Он долго стучал в дверь рядом с латунной табличкой, на которой было мелко выгравировано имя Наталии Димитриевич. Наконец приблизились шаги, кто-то посмотрел в глазок, повернул ключ в замке, открыл дверь, насколько позволяла цепочка, и в образовавшемся промежутке он увидел лицо Елены.

— Я шел мимо, вот, подумал, зайду... Как поживает пожилая дама, как вы... — проговорил Адам.

— А как вы узнали, где мы живем? — недоверчиво спросила девушка.

— Мне сказал профессор Тиосавлевич. Простите, если я некстати, если я слишком... — молодого человека смущала сдержанность ее голоса, однако сомнений не было — она его узнала, хотя, казалось, была напугана его появлением.

— Профессор? — повторила Елена, глядя ему прямо в глаза. — Профессора больше нет в живых...

— Нет в живых? Вы шутите, не прошло и двух часов, как мы с ним вместе читали в павильоне, он показывал мне свои находки... — неуверенно усмехнулся Адам, чувствуя, как по спине поползли мурашки озноба.

— Профессор Тиосавлевич не просто умер, он убит. Наталия Димитриевич очень взволнована, она не может вас принять... — девушка собиралась закрыть дверь.

— Убит?! Господи, кто же мог это сделать?! — У Адама Лозанича от неожиданности не нашлось более подходящих слов.

— Убит. А теперь извините меня, мы вернулись домой за шляпой с траурной лентой, профессор был учеником госпожи Наталии, и она... — Закрытая дверь придавила остальные слова.

Выйдя из дома и пройдя несколько шагов вверх по улице, молодой человек, сам не зная почему, оглянулся. Появившийся с другого конца улицы Пальмотича, в подъезд госпожи Димитриевич заходил его квартировладелец, полузакрытый большим зонтом. Молодой человек готов был поклясться, что Мойсилович распространил свою деятельность и на дом старой дамы, хотя верность такого предположения нельзя было подтвердить ничем, кроме безобразных следов от недавно проложенных труб и проводов.

Остаток дня прошел как в кошмаре. Вернувшись домой, он схватил переплетенную в сафьян книгу и направился прямо в павильон. Строение со стеклянными стенами было пусто, в нем стоял запах влажной жары и трубочного табака с ароматом ванили. Нигде не было недавно виденных Адамом странных предметов, подтверждавших выводы многолетних изысканий профессора, кровать была застелена, никаких следов от коробок и коробочек с находками, пачек исписанной бумаги, геодезических инструментов, залатанного сачка для насекомых, археологических кисточек и шпателей, порфировых осколков женского бюста, нигде не было карты местности, линейки и лупы. Большой стол из грубых досок был пуст, единственным подтверждением того, что здесь что-то произошло, могли служить три-четыре засохшие капли потемневшей крови.

Ужаснувшись, он отбросил книгу. Дрожащей рукой, с трудом набрав правильный номер телефона коммутатора Национальной библиотеки, попросил соединить его с Кусмуком и сбивчиво изложил ему свою просьбу: как можно скорее, любыми способами, да, как угодно, найти Тиосавлевича, да, Ти-о-сав-ле-вич, имя он вспомнить не мог, хотя был уверен, что где-то его слышал, а скорее всего, видел.

— Постой, минутку, не спеши, пожар, что ли?! Профессор университета? Что преподает? — спрашивал Стеван.

— Не знаю.

— А на каком факультете?

— Не знаю.

— Где публиковался?

— И этого не знаю.

— Ладно, Адамыч, а что ты знаешь? Что это за загадки такие? Ты что, влип во что-то серьезное? Может, тебе надо помочь чем-то другим, вместо того чтобы рыться в каталогах и глотать пыль в архивах библиотеки?!

— Прошу тебя только об одном, найди его как можно скорее, речь идет о жизни и смерти, ты слышишь, как можно скорее, мне нужен его адрес, телефон, или узнай, где он работает, все, что угодно, только скорее... — закончил он разговор и, подойдя к окну, принялся ждать.

Время ползло страшно медленно. Сосед, продавец сувениров, отбивал молотком мгновение за мгновением. С точностью метронома. В закусочную «Наше море» посетители в основном заходили. Адаму почему-то вспомнились толстые стеклянные витрины рыбных рядов на Байлониевом рынке, где выловленные из воды карпы и форели, безжалостно сваленные грудами на прилавках, мучительно борются за глоток воздуха, не зная, что уже близок последний час. Мальчик и девочка за стеной поссорились. К детским крикам присоединилась брань родителей. Телефон едва успел прозвонить один раз.

— Адамыч, я нашел трех профессоров Тиосавлевичей. Божидара, Владимира и Добривоя. Первый — член-корреспондент Академии наук, преподает на сельскохозяйственном факультете, специализируется по гибридным сортам зерновых... Второй — доктор электротехники, три года назад уехал в какой-то американский институт, этот не вернется... Третий работает на философском факультете, отделение истории, узкая специализация археография, кроме того, пишет прозу, в предпоследнем номере «Литературы» напечатан его рассказ, называется «Новый Лейпциг», должен сказать, это очень интересно, необычно, идея достойна романа... — отчитывался Кусмук, добросовестно перечисляя библиографические данные, книги и опубликованные работы всех троих.

— Первых двух оставь, а что насчет археографа? — прервал его Адам.

— Да ничего, кроме одной небольшой детали. Когда я позвонил на философский, чтобы узнать его адрес и домашний телефон, секретарша сказала, что Добривой Тиосавлевич скончался у себя в кабинете сегодня в первой половине дня. Кровоизлияние в мозг или что-то в этом роде...

Адам Лозанич, студент-дипломник отделения сербского языка и литературы, внештатный сотрудник журнала «Наши достопримечательности» и читатель загадочной книги Анастаса С. Браницы, не успев бросить телефонную трубку, схватился за куртку. В мгновение ока скатившись вниз по лестнице, он, не снижая скорости, устремился вверх по Балканской. На площади Республики обычной для этого места толкотни не было, видимо, из-за дождя. Грязно-желтое уличное освещение, непонятно для чего зажженное, конная статуя перед Национальным музеем, застывшая в незавершенном движении. Молодому человеку показалось, что Князь охотно натянул бы левой рукой повод и покинул постамент, вот только не знает, куда двинуться. В те времена, когда скульптор Энрико Пази работал над ним, то есть в конце девятнадцатого века, правая рука князя Михаила Обреновича была решительно направлена на юго-запад, символически указывая в сторону пока еще не обретших свободу сербских городов. Но куда теперь? Куда? Куда угодно? Неожиданно этот памятник победы и вновь обретенной славы, опоясанный по постаменту возвышенными словами и, несомненно, один из самых красивых в Белграде, показался ему отлитой в бронзе скорбью. И эта мысль звенела у него в голове всю дорогу до здания философского факультета,

В коридорах ему попалось несколько студентов. Он поднялся на тот этаж, где располагалось отделение истории, и в катакомбах узких коридоров отыскал кабинет профессора. Дверь была открыта. В кабинете он увидел уборщицу, тетку с натруженными руками в синем халате, заметил, что, подняв компас на сыромятном ремешке, линейку и лупу, она оттирала с поверхности стола засохшие капли крови.

— Ты кого-то ищешь? — спросила она.

— Профессора Тиосавлевича, я у него должен писать дипломную работу, — соврал Адам, глядя по сторонам в надежде увидеть еще какие-нибудь вещи из стеклянного павильона.

— Сынок, умер профессор, сегодня умер. Хлынула кровь из носа, упал лицом на стол, и не стало его. Уж как его жалко, такой хороший человек был, и пошутить, бывало, мог «Софья, известно ли вам, что вы стоите ровно половины всей философии?» А насчет дипломной приходи завтра, с утра, к секретарше...