Горничная осторожно сняла папиросную бумагу. В картонке лежало бальное платье персикового и горохового цветов.

Мистер Денш с грохотом вскочил на ноги.

– Она, наверно, думает, что война еще продолжается… Скажите, что мы этого не примем. Скажите, что Денши тут не живут!

Горничная подхватила коробку, покачала головой и ушла, задрав нос. Мистер Денш уселся на маленький стул и опять углубился в телеграммы.

– Анни, Ан-ни-и-и! – раздался пронзительный голос из соседней комнаты.

Затем появилась голова в кружевном чепце в виде фригийского колпака, а за головой – крупное тело, кое-как покрытое халатом.

– Что такое, Денш? Что ты тут делаешь утром? Сейчас сюда придет парикмахер.

– Очень важное дело… Я только что получил телеграмму от Гейнца. Серена, дорогая моя, дела фирмы «Блэкхед и Денш» очень плохи в Америке и в Европе…

– Да, мадам, – раздался за его спиной голос горничной.

Он пожал плечами и подошел к окну. Он чувствовал себя усталым, больным и отяжелевшим. На велосипеде проехал мальчик рассыльный. Он смеялся, щеки у него были румяные. Денш увидел себя, почувствовал себя на мгновенье молодым и стройным, бегущим без шапки по Пайн-стрит[202] много лет тому назад, глядящим искоса на женские ножки. Он отошел от окна. Горничная ушла.

– Серена, – начал он, – неужели ты не можешь понять весь ужас положения?… Цены на бобы упали… Полный крах… Разорение… Понимаешь, разорение!

– Ну хорошо, мой дорогой, но причем же тут я?

– Надо экономить. Понимаешь, цены на каучук тоже упали… Это платье от Хиксона…

– Вот это мило! Ты хочешь, чтобы я выглядела на балу у Блэкхеда как сельская учительница, да?

Мистер Денш закряхтел и покачал головой.

– Ах, ты не хочешь понять… Наверно и бала-то никакого не будет… Слушай, Серена, что я тебе скажу… Я хочу, чтобы ты приготовила один чемодан, – так, чтобы мы каждую минуту были готовы к отъезду. Мне нужен отдых. Я думаю поехать в Мариенбад полечиться… Тебе это тоже будет полезно.

Их взгляды вдруг встретились. Все маленькие морщинки на ее лице углубились; мешки под ее глазами были похожи на сморщенные воздушные шары. Он подошел к ней, положил руку ей на плечо и вытянул губы, чтобы поцеловать ее, но она внезапно вспыхнула.

– Я не хочу, чтобы ты совался в мои дела с портнихами… Не хочу, не хочу!

– Ну, поступай как знаешь…

Он вышел из комнаты, вобрав голову в широкие, обвислые плечи.

– Ан-ни-и-и!

– Да, мадам.

Горничная вернулась в комнату. Миссис Денш опустилась на маленькую софу. Ее лицо позеленело.

– Анни, пожалуйста, дайте мне нашатырный спирт и немного воды… И потом, Анни, позвоните к Хиксону и скажите, что платье отослано по ошибке… по ошибке дворецкого… и чтобы его немедленно прислали обратно – я его сегодня надену.

Погоня за счастьем, неотъемлемое право на жизнь, на свободу и… Черная безлунная ночь. Джимми Херф идет один по Сауз-стрит.[203] За пакгаузами корабли вздымают в темную ночь свои зыбкие остовы.

– Честное слово, я отупел! – говорит он громко.

Все эти апрельские ночи, бродя в одиночестве по улицам, он чувствовал, что им завладел какой-то небоскреб – огромное здание, падающее на него с сумрачного неба всеми своими бесчисленными яркими окнами. Пишущие машинки сеют дождь никелевого конфетти в его уши. Кафешантанные певички улыбаются, кивают ему из окон. Элли в золотом платье, Элли из тонких золотых листочков, совсем как живая, кивает ему из каждого окна. И он бродит из квартала в квартал и ищет дверь жужжащего золотооконного небоскреба, из квартала в квартал – и двери все нет. Всякий раз, как он закрывает глаза, его бред завладевает им, всякий раз, как он останавливается и громко спорит с самим собой, произнося цветистые, глубокомысленные фразы, его бред завладевает им. «Молодые люди, чтобы сохранить ваше здоровье, вы должны сделать следующее… Скажите, пожалуйста, мистер, где тут вход? За углом? Сразу же за углом… Одна из двух неизбежных альтернатив: либо уходите, если вы в грязной мягкой рубашке, либо оставайтесь, если вы в чистом крахмальном воротничке. Но какой смысл проводить всю свою жизнь, бегая по Городу Разрушения? Что слышно о ваших неотъемлемых правах, тринадцать провинций?»[204] Его мозг разматывает фразы, он упрямо идет вперед. Ему никуда не хочется идти. «Если бы я еще мог верить в слова…»

– Здравствуйте, мистер Голдстейн, – весело пропел репортер, пожимая толстую руку, протянутую ему через прилавок табачного магазина. – Моя фамилия Брустер. Я даю хронику происшествий в «Новости».

Мистер Голдстейн был похож на гусеницу; у него был крючковатый нос на сером лице, по обеим сторонам которого совершенно неожиданно торчали розовые, настороженные уши. Он подозрительно щурился на репортера.

– Может быть, вы будете так добры рассказать мне о… о происшествии, имевшем место прошлой ночью?

– Ничего я вам не расскажу, молодой человек. Вы напечатаете мой рассказ в газете, а потом у других мальчиков тоже появится желание ограбить меня.

– Напрасно вы так думаете, мистер Голдстейн. Будьте добры, дайте мне, пожалуйста, одну сигару… Гласность, мистер Голдстейн, по-моему, так же необходима, как вентиляция. Она освежает воздух.

Репортер отрезал кончик сигары, зажег ее и задумчиво посмотрел на мистера Голдстейна сквозь колечко голубого дыма.

– Видите ли, мистер Голдстейн, дело обстоит так, – начал он внушительно. – Нас это дело интересует с общественной точки зрения – вы понимаете? Сюда собирался заехать фотограф, чтобы снять вас. Держу пари, это увеличило бы на ближайшие несколько недель ваши доходы. Но, кажется, мне придется позвонить ему, чтобы он не приезжал.

– Так вот, видите ли, – начал мистер Голдстейн отрывисто, – этот негодяй был еще молодой парень… Хорошо одет, новое весеннее пальто и все такое… Входит и просит коробку папирос… Славный, говорит, вечер, открывает коробку, достает папиросу, закуривает. Тогда я замечаю, что у девушки, которая вошла вместе с ним, лицо закрыто вуалью.

– Значит, волосы у нее были не стриженые?

– Я видел только траурную вуаль. А потом она сразу зашла за прилавок, ткнула мне в бок револьвер и начала говорить… Знаете, такой детский лепет… И прежде, чем я опомнился, мужчина очистил кассу и при этом еще сказал: «В карманах у вас ничего нет, папаша?» Я прямо вспотел.

– И это все?

– Конечно. Пока я нашел полисмена, они уже как в воду канули.

– Сколько они забрали?

– Долларов пятьсот из кассы и шесть у меня лично.

– Девушка была красивая?

– Не знаю, может и красивая. Я бы с удовольствием разбил ей морду. Таких девиц надо сажать на электрический стул… Прямо невозможно стало жить! Кто же станет работать, когда можно просто взять револьвер и ограбить своего соседа?

– Вы говорите, они были хорошо одеты?… Как люди из общества?

– Да.

– Я это дело представляю так: он, дескать, студент, а она светская барышня, и они занялись этим делом из любви к спорту.

– У парня был вид каторжника.

– Ну что же, это и у студентов бывает… Ну-с, мистер Голдстейн, приготовьтесь прочесть в ближайшем воскресном номере статью под заглавием «Великосветские бандиты». Вы читаете «Новости», не правда ли?

Мистер Голдстейн отрицательно покачал головой.

– Во всяком случае, я пришлю вам этот номер.

– Я бы хотел, чтобы этих молодчиков засудили, понимаете? Если я могу что-нибудь сделать для этого, то я сделаю. Невозможно жить стало… А на воскресные номера мне наплевать.

– Ладно, фотограф скоро будет здесь. Надеюсь, вы согласитесь позировать, мистер Голдстейн?… Ну, спасибо… До свиданья, мистер Голдстейн.

Мистер Голдстейн внезапно достал из конторки блестящий новый револьвер и направил его на репортера.