Я схожу с ума по Гарри,
Гарри мною увлечен, —
тихонько напевает она, танцуя. Длинная зала; в конце залы помещается оркестр. Она освещена зеленоватым светом двух электрических люстр, свисающих с середины потолка среди бумажных фестонов. В самом конце, там, где дверь, лакированные перила удерживают толпу. Анна танцует с высоким квадратным шведом; его огромные ноги неуклюже волочатся вслед за ее маленькими, проворно переступающими ножками. Музыка замолкает. Теперь ее партнер – маленький, черноволосый, ловкий еврей. Он пробует обнять ее покрепче.
– Бросьте! – Она отстраняется.
– У вас нет сердца.
Она не отвечает – она танцует с холодной точностью. Она смертельно устала.
Я и мой дружочек,
Мой дружок и я…
Итальянец дышит ей чесноком в лицо, потом моряк-сержант, грек, белокурый молодой мальчишка с розовыми щеками – она улыбается ему, – пьяный пожилой человек, пытающийся поцеловать ее…
Чарли, мой мальчик,
О Чарли, мой мальчик…
Гладковолосые, веснушчатые, курчавые, угреватые, курносые, прямоносые, хорошие танцоры, плохие танцоры…
Ты на Юг уйдешь…
И как сахар мне в рот попадешь…
На ее талии – тяжелые руки, горячие руки, потные руки, холодные руки, записок с приглашением на танцы все больше и больше в ее кулачке. Теперешний ее партнер прекрасно вальсирует и очень мило выглядит в своем черном костюме.
– Ох, как я устала, – шепчет она.
– А меня танцы никогда не утомляют.
– Да, но танцевать со всяким…
– Не хотите ли пойти куда-нибудь потанцевать только со мной?
– Мой друг поджидает меня.
И только фотография
Расскажет мне о нем…
– Который час? – спрашивает она широкогрудого молодца.
– Час нашего знакомства, милочка.
Она качает головой. Музыка переходит на другой мотив. Она бросает партнера и бежит в толпу девиц, сдающих свои приглашения на танцы.
– Слушай, Анна, – говорит толстая белокурая девица, – ты заметила парня, который танцевал со мной? Так вот, он говорит, этот парень: «Как бы нам, говорит, потом повидаться?» А я ему, этому парню, говорю: «В аду мы с тобой повидаемся», – а он говорит…
III. Вращающаяся дверь
Поезда, как светляки, ползут во мраке по туманным, сотканным из паутины мостам, лифты взвиваются и падают в своих шахтах, огни в гавани мерцают.
В пять часов мужчины и женщины, как растительный сок при первых заморозках, начинают каплями вытекать из высоких зданий нижней части города: серолицый поток затопляет улицы, исчезает под землей.
Всю ночь огромные дома стоят, тихие и пустые, миллионы их окон темны. Истекая светом, паромы оставляют изжеванный след на лакированных водах гавани. В полночь четырехтрубные кароходы скользят в темноту из своих ярко освещенных гнезд. Банкиры с усталыми от секретных совещаний глазами слышат совиные крики буксиров, когда сторожа, при свете потайных фонарей, выпускают их боковыми дверями. Ворча, они падают на подушки лимузинов и уносятся в верхнюю часть города, на звонкие Сороковые улицы, к белым, как джин, к желтым, как виски, к шипучим, как сидр, огням.
Она сидела за туалетным столом и причесывалась. Он стоял, склонившись над ней; отстегнутые лиловые подтяжки свисали с его фрачных брюк. Толстыми пальцами он просовывал брильянтовую запонку в рубашку.
– Джек, я бы хотела, чтобы ты бросил это дело! – захныкала она, не выпуская шпилек изо рта.
– Какое дело, Рози?
– Компанию «Пруденс»… Право, я очень беспокоюсь.
– Почему же? Все идет прекрасно. Нам надо только обставить Николса, вот и все.
– А что, если он потом будет преследовать нас?
– Не будет. Он потеряет на этом уйму денег. Ему гораздо выгоднее войти с нами в соглашение… Кроме того, я могу через неделю заплатить ему наличными. Если нам только удастся убедить его, что у нас есть деньги, то он станет совсем ручным. Он сказал, что будет сегодня в Эль-Фей.
Рози только что вставила черепаховую гребенку в свои черные волосы. Она кивнула и встала. Она была пухлая женщина с широкими бедрами, большими черными глазами и высокими бровями дугой. Она была в корсете, отделанном желтыми кружевами, и розовой шелковой рубашке.
– Надень на себя все, что у тебя есть, Рози. Я хочу, чтобы ты была разукрашена, как рождественская елка. Мы поедем в Эль-Фей и уложим Николса на обе лопатки. А завтра я поеду к нему и предложу ему то, о чем мы говорили… А пока давай выпьем.
Он подошел к телефону.
– Пришлите колотого льду и две бутылки минеральной воды в сорок четвертый… Да, Силвермен… И поживее!
– Джек, бросим это дело! – вдруг крикнула Рози; она стояла у дверей шкафа, держала платье на руке. – Я не вынесу этого волнения… Оно убивает меня. Поедем в Париж, в Гавану, куда хочешь, и начнем все заново.
– И тогда-то уж мы наверняка попадемся. Нам пристегнут обвинение в мошенничестве. Неужели ты хочешь, чтобы я всю жизнь ходил в синих очках и накладной бороде?
Рози рассмеялась.
– Нет, я думаю, ты в гриме будешь выглядеть не очень хорошо… Хоть бы мы по крайней мере были по-настоящему обвенчаны!
– А какая разница, Рози? Тогда меня будут преследовать еще и за двоеженство. Вот было бы хорошо!
Рози вздрогнула, когда в дверь постучали. Джек Силвермен поставил ведерко со льдом на бюро и вынул из шкафа четырехугольную бутылку виски.
– Не наливай мне. Я не хочу пить.
– Дитя, ты должна подтянуться. Одевайся скорее и идем в театр. Черт возьми, я бывал в худших переделках. – Он подошел к телефону со стаканом в руках. – Дайте мне газетный киоск… Здравствуйте, барышня… Мы с вами старые друзья… Конечно, вы знаете меня… Послушайте, вы можете достать два места в «Фолли»?…[187] Я так и думал… Нет, я не могу сидеть дальше восьмого ряда… Вы – славная барышня… Вызовите меня через десять минут, хорошо?
– Послушай, Джек, в этом озере действительно есть бура?
– Конечно, есть! Разве ты не видела заключения четырех экспертов?
– Видела. Я все время удивлялась… Послушай, Джек, если это пройдет, ты обещаешь мне больше не принимать участия в таких сумасшедших делах?
– Конечно. Да мне больше и не нужно будет… Ох, какая ты знойная в этом платье!
– Нравится тебе?
– Ты выглядишь бразильянкой… Что-то тропическое…
– В этом – тайна моего очарования. Пронзительно задребезжал телефон. Они вскочили.
Она прижала руку к губам.
– Два в четвертом ряду? Отлично… Мы сейчас сойдем вниз и возьмем их… Рози, нельзя быть такой нервной! Ты и меня этим заражаешь. Подтянись!
– Пойдем покушаем, Джек. У меня с утра, кроме сливок, ничего во рту не было. Я больше не хочу худеть; от этих волнений я и так достаточно сдала.
– Брось, Рози… Ты действуешь мне на нервы.
Они остановились у стойки с цветами в вестибюле.
– Дайте мне гардению, – сказал он.
Он выпятил грудь и скривил губы в улыбку, когда цветочница укрепляла цветок в петличке его фрака.
– А тебе какой, дорогая? – величественно повернулся он к Рози.
Она надула губы.
– Я не знаю, что подойдет к моему платью…
– Покуда ты будешь выбирать, я пойду за билетами.
Он распахнул пальто, чтобы был виден накрахмаленный пластрон его рубашки, вытянул из рукавов манжеты и торжественно направился к газетному киоску. Пока заворачивали в серебряную бумагу красные розы, Рози видела уголком глаза, как он, наклонившись над журналами, болтал со светловолосой девушкой. Когда он вернулся с пачкой денег в руке, глаза его блестели.
