– Кто-нибудь выболтал, – сказал Кардинал. – Если я узнаю, кто это сделал, клянусь Богом, я его… – Он издал отрывистый звук губами.

– Знаете, мистер Эрф, – сказал Конго прежним слащавым тоном, – там было шампанское на праздники. Ценный груз, а?

У Аннет пылали щеки, и она все время глядела на Джонни; губы у нее были полуоткрыты, а глаза сияли слишком ярко. Херф чувствовал, что краснеет, когда смотрит на нее.

Он встал.

– Ну ладно, мне пора в город. Спасибо за ужин и за мелодраму, Конго.

– Найдете дорогу к станции?

– Найду.

– Спокойной ночи, мистер Эрф. Может быть, купите к Рождеству ящик шампанского? Настоящий «Мумм»…

– Я совершенно обнищал, Конго.

– Ну тогда предложите вашим друзьям, а я вам заплачу комиссионные.

– Хорошо, я посмотрю.

– Я позвоню вам завтра, скажу цену.

– Отлично. Спокойной ночи.

По пути домой, трясясь в пустом поезде через пустые окраины Бруклина, Джимми старался думать про рассказ о бутлегерах, который он напишет для воскресного номера. Румяные щеки девушки и ее слишком блестящие глаза мешали ему, прерывали правильное течение мыслей. Он постепенно все глубже и глубже погружался в грезы. У Элли тоже иногда бывали такие, слишком блестящие, глаза – до того, как родился ребенок. Тот день на горе, когда она вдруг упала ему на руки, и ее стошнило, и он оставил ее среди мирно жевавших коров на поросшем травой склоне, и побежал в хижину пастуха, и принес ей оттуда молока в деревянном ковше… И потом, когда горы истаяли в вечерней мгле, краска вновь появилась на ее щеках, и она взглянула на него такими блестящими глазами и сказала с сухим отрывистым смешком: «Это во мне шевелится маленький Херф!» «Господи, почему я постоянно думаю о том, что давно прошло?» А потом родился ребенок, и Элли лежала в американском госпитале в Нейи, а он бродил по ярмарке в каком-то сумасшедшем тумане, забрел в цирк, катался на карусели и на качелях, покупал игрушки, сладости, играл в лотерею, пытаясь выиграть куклу, шел, пошатываясь, в больницу с большой гипсовой свиньей под мышкой. Смешные попытки укрыться в прошлом. «А что, если бы она умерла? Я думал, что она умрет. Прошлое было бы полным, оно было бы совершенно круглое, вставленное в рамку, его можно было бы носить, как камею, на шее, его можно было бы переписать на пишущей машинке, отлить в стереотип и отпечатать в воскресном номере, как первый рассказ Джеймса Херфа о бутлегерах». Расплавленные цепочки мыслей падали, каждая в свое гнездо, извергаемое звонким линотипом.

В полночь он бродил по Четырнадцатой улице. Ему не хотелось идти домой спать, хотя резкий, холодный ветер рвал острыми ледяными когтями его шею и подбородок. Он пошел по Шестой и седьмой авеню, нашел имя «Рой Шефилд» на дощечке рядом со звонком в слабо освещенном вестибюле, позвонил и взбежал по лестнице. Рой высунул из двери большую кудрявую голову со стеклянно-серыми выпученными глазами.

– Хелло, Джимми, входите. Мы все пьяны в дым!

– Я только что видел драку бутлегеров с бандитами.

– Где?

– У залива Шипсхед.

– Джимми Херф пришел! Он только что дрался с сухими агентами! – крикнул Рой своей жене.

У Алисы были темно-каштановые кукольные волосы и розовато-желтое кукольное лицо. Она подбежала к Джимми и поцеловала его в подбородок.

– Джимми, расскажите нам… Нам ужасно скучно.

– Хелло! – крикнул Джимми.

Он только что заметил Фрэнсис и Боба Гилдебранд на диване в темном углу комнаты. Они подняли свои стаканы, приветствуя его. Джимми усадили в кресло и сунули ему в руку стакан с джином пополам с имбирным пивом.

– Ну, так что же было? Драка? Расскажите все подробно – не станем же мы покупать «Трибуну», – сказал Боб Гилдебранд низким басом.

Джимми отпил большой глоток.

– Я был там с одним человеком – главой всех французских и итальянских бутлегеров. Он чудесный парень, и у него пробковая нога. Он угостил меня прекрасным ужином и настоящим итальянским вином на заброшенном поплавке на берегу залива Шипсхед…

– Кстати, – спросил Рой, – где Елена?

– Не перебивай, Рой, – сказала Алиса. – И вообще никогда не следует спрашивать человека, где его жена.

– Потом там начали вспыхивать разные световые сигналы и прочее подобное, к поплавку причалила моторная лодка, нагруженная шампанским «Мумм» extra dry[194] для рождественских праздников. А потом в другой лодке примчались бандиты… Не иначе, как у них был гидроплан, так быстро они прилетели…

– Как это интересно! – проворковала Алиса. – Рой, почему ты не бутлегер?

– Это была драка, какой мне не приходилось видеть и в кино. Шесть-семь человек с каждой стороны лупили друг друга на узенькой пристани, шириной с эту комнату, веслами и свинцовыми трубами.

– Кого-нибудь ранили?

– Всех… Я думаю, два бандита утонули. Во всяком случае, они отступили, предоставив нам подлизывать разлитое шампанское.

– Должно быть, это было ужасно! – воскликнул Гилдебранд.

– А вы что делали? – спросила Алиса, затаив дыхание.

– О, я прыгал кругом, стараясь избежать ударов. Я не знал, кто на чьей стороне. Было темно, мокро, непонятно… В конце концов я вытащил моего друга бутлегера из драки. Ему сломали ногу… деревянную ногу.

Все закричали. Рой снова наполнил стакан Джимми.

– Ах, Джимми, – ворковала Алиса, – вы живете потрясающе интересной жизнью.

Джеймс Меривейл читал только что расшифрованную каблограмму, отчеркивая отдельные слова карандашом. «Тасманское марганцевое о-во» просит открыть кредит…»

Зажужжал настольный телефон.

– Джеймс, говорит твоя мать. Приходи скорее, случилось нечто ужасное.

– Но я не знаю, смогу ли я уйти…

Она уже дала отбой. Меривейл почувствовал, что бледнеет.

– Соедините меня, пожалуйста, с мистером Эспинуол-лом… Мистер Эспинуолл, говорит Меривейл… Моя мать внезапно заболела… Боюсь, что у нее удар. Можно мне сбегать домой на часок? Я вернусь и составлю телеграмму по поводу «Марганцевого общества»…

– Ладно… Соболезную вам, Меривейл.

Он схватил шляпу, пальто, позабыв шарф, выбежал из банка и побежал к станции подземки.

Он влетел в квартиру, едва переводя дух, щелкая пальцами от волнения. Миссис Меривейл с серым лицом встретила его в передней.

– Дорогая, я думал, ты заболела!

– Нет, несчастье случилось с Мэзи…

– Несчастный случай?

– Идем, – сказала миссис Меривейл.

В гостиной сидела маленькая круглолицая женщина в круглой меховой шапочке и длинной ильковой шубе.[195]

– Дорогой мой, эта женщина говорит, что она – жена Джека Канингхэма и у нее есть брачное свидетельство.

– Не может быть.

Посетительница кивнула с меланхолическим видом.

– А мы уже разослали приглашения! После его последней телеграммы Мэзи заказала приданое.

Женщина развернула длиннейшую бумагу, изукрашенную цветами и купидонами, и передала ее Джеймсу.

– Может быть, оно подложное?

– Оно не подложное, – сладко сказала женщина.

– «Джон К. Канингхэм, 21 года… Джесси Линкольн, 18-ти лет…» – читал он громко. – Я ему череп размозжу, шантажисту! Это действительно его подпись. Я видел ее в банке… Шантажист!

– Джеймс, не волнуйся.

– Я подумала, что лучше сделать это теперь, чем после бракосочетания, – вставила женщина сладким голосом. – Я не хотела допустить Джека до двоеженства, ни за что на свете не хотела.

– Где Мэзи?

– Бедняжка в своей комнате.

Лицо Меривейла побагровело. Пот стекал ему за воротничок.

– Дорогой мой, – сказала миссис Меривейл, – обещай мне, что ты не сделаешь ничего неосмотрительного.

– Да, репутация Мэзи должна быть сохранена любой ценой.

– Дорогой мой, я думаю, самое лучшее, что можно сделать, – это вызвать его сюда и дать ему очную ставку с этой… с этой… дамой… Вы согласны, миссис Канингхэм?

– О да, конечно.

– Подождите минуту! – крикнул Меривейл и побежал в переднюю к телефону. – Ректор двенадцать – триста пять. Алло, попросите, пожалуйста, мистера Джека Канингхэма… Алло… Это контора мистера Канингхэма? Говорит Джеймс Меривейл… Уехал из города?… А когда он вернется?… Хм… – Он вернулся в гостиную. – Проклятый негодяй уехал из города.