– Да. Было бы неплохо, если бы мы становились с каждым годом моложе, вместо того чтобы стариться.

– Да, единственное, что нам, старикам, остается, – это смотреть на них.

– И в этом наше спасение. Иначе наши жены бегали бы за нами с собаками-ищейками… Эх, если подумать о всех упущенных возможностях…

Когда они переходили Пятую авеню, Фил увидел девушку в такси. Из-под черных полей маленькой шляпки с красной кокардой два серых глаза, встретясь с его глазами, блеснули черно-зеленым блеском. Он затаил дыхание. Уличный гул умирал где-то вдали. Она не отводит глаз. Сделать два шага, открыть дверцу и сесть рядом с ней, – рядом с ней, стройной, как птичка. Шофер гонит, как осатанелый. Ее губы тянутся к нему, ее глаза, как плененные серые птички.

– Эй, берегись!..

Тяжелый железный грохот обрушивается на него сзади. Пятая авеню кружится красными, синими, лиловыми спиралями. «О Господи!»

– Ничего, ничего, оставьте меня, я через минуту сам встану.

– Сюда, сюда! Несите его сюда. Посторонитесь!

Крикливые голоса, синие колонны полисменов. Его спина, ноги – теплые, резиновые от крови. Пятая авеню содрогается от растущей боли. Маленький колокольчик звенит все ближе, ближе. Когда его поднимают в автомобиль скорой помощи, Пятая авеню хрипит в агонии и лопается. Он выгибает шею, чтобы увидеть ее, слабый, как черепаха, опрокидывается на спину. «Мои глаза приковали ее…» Он слышит свой стон. «Она могла бы остановиться, посмотреть, убит ли я». Маленький колокольчик звенит все тише, тише – в ночь.

Тревожные звонки на улице не переставали трещать. Сон Джимми нанизывался на них, как бусины на тесемку. Стук разбудил его. Он сел на кровати и увидел Стэна Эмери. Лицо Стэна было серо от пыли, руки засунуты в карманы красной кожаной куртки. Он стоял в ногах кровати, смеясь, раскачиваясь взад и вперед, с каблуков на носки.

– Который теперь час?

Джимми сидел на кровати и тер глаза кулаками. Он зевнул и недовольно посмотрел на мертвые, бутылочного цвета обои, на щель зеленого ставня, пропускавшую длинный луч солнечного света, на мраморную каминную доску, на которой стояла эмалированная, разрисованная пышными розами тарелка, на потрепанный синий халат в ногах кровати, на раздавленные окурки папирос в лиловой стеклянной пепельнице.

Лицо Стэна было красным и коричневым. Оно смеялось под меловой маской пыли.

– Половина двенадцатого, – сказал он.

– Предположим, что сейчас половина седьмого. Так будет хорошо… Стэн, какого черта ты тут делаешь?

– Нет ли у тебя чего-нибудь выпить, Херф? Нам с «Динго» ужасно хочется пить. Мы за всю дорогу из Бостона сделали только одну остановку – пили воду и бензин. Я два дня не ложился. Интересно, могу ли я продержаться так неделю?

– Черт возьми, я хотел бы провести неделю в кровати!

– Тебе нужно работать в газете, Херф. Тогда ты будешь чувствовать себя занятым человеком.

– Что с тобой только будет, Стэн? – Джимми извернулся и спустил ноги с кровати. – В одно прекрасное утро ты проснешься на мраморном столе в морге.

Ванная комната пахла зубной пастой и карболкой. Половик был мокрый, и Джимми сложил его вчетверо, прежде чем скинуть ночные туфли. Холодная вода взбудоражила его кровь. Он подставил голову под душ, выскочил и стал отряхиваться, как собака. Вода стекала ему в глаза и уши. Он надел халат и намылил лицо.

пел он фальшиво, скребя подбородок безопасной бритвой. «Мистер Гровер, боюсь, что на той неделе мне придется отказаться от работы у вас. Да, я уезжаю за границу. Заграничным корреспондентом. В Мексику. Нет, скорее всего в Иерихон,[130] корреспондентом «Болотной черепахи».

Он смазал лицо глицерином, завязал туалетные принадлежности в мокрое полотенце, проворно побежал по покрытой зеленым ковром, пахнущей капустой лестнице вниз и через переднюю в свою спальню. По дороге он встретил толстую квартирную хозяйку в чепце, чистившую ковер. Хозяйка подняла голову и бросила ледяной взгляд на его худые голые ноги, выглядывавшие из-под синего халата.

– Доброе утро, миссис Меджинис.

– Сегодня будет жарко, мистер Херф.

– Да, кажется.

Стэн лежал на кровати и читал «Восстание ангелов».[131]

– Черт возьми, я бы хотел знать несколько языков, как ты, Херфи.

– Французский я уже забыл. Я забываю языки еще скорее, чем выучиваю их.

– Кстати, меня выгнали из колледжа.

– Как так?

– Декан сказал, что лучше не возвращаться на будущий год. Он полагает, что есть другие поприща, где мои способности могут быть использованы гораздо лучше. Ты ведь его знаешь.

– Стыд и срам!

– Ничего подобного! Я страшно рад. Я только спросил его, почему же он не выгнал меня раньше, если он был обо мне такого мнения. Отец будет адски злиться. Но у меня хватит денег еще на неделю, чтобы не возвращаться домой. Ну, так как же, есть у тебя выпивка?

– Эх, Стэн, может ли такой жалкий раб, как я, получающий тридцать долларов в неделю, иметь собственный винный погреб?

– Паршивая у тебя, в общем, комната… Ты должен был бы родиться капиталистом, как я.

– Не так уж она плоха… А вот что меня действительно раздражает, так это сумасшедшие тревожные звонки на той стороне улицы… Всю ночь…

– Грабителей ловят, должно быть.

– Какие грабители! Там никто не живет. Провода соединились, или что-нибудь в этом роде. Не помню, когда они перестали звонить, но когда я ложился спать, я злился ужасно.

– Джеймс Херф, уж не хотите ли вы уверить меня, что вы ежедневно возвращаетесь домой трезвым?

– Надо быть глухим, чтобы не слышать этого проклятого звона, независимо от того, пьян ты или трезв.

– Ладно. В качестве паука-капиталиста приглашаю тебя позавтракать со мной. Известно ли тебе, что ты возился со своим туалетом ровным счетом час?

Они спустились по лестнице, пахнувшей сначала мыльным порошком, потом порошком для чистки меди, потом свиным салом, потом палеными волосами, потом помоями и светильным газом.

– Ты чертовски счастлив, Херфи, что никогда не был в колледже.

– Да ведь я окончил Колумбию, дурак ты эдакий! Ты бы не мог.

Колючий солнечный свет ударил Джимми в лицо, когда он открыл дверь.

– Это не считается.

Боже, как я люблю солнце! – воскликнул Джимми. – Я бы хотел жить в Колумбии.

– В университете?

– Нет, в настоящей, в той, где Богота, и Ориноко, и прочие штуки.

– Я знал одного чудесного парня, который уехал в Боготу. Он допился до смерти, чтобы избежать смерти от слоновой болезни.

– Все что хочешь… Пускай слоновая болезнь, пускай бубонная чума, желтая лихорадка – лишь бы вырваться из этой дыры!

– Город оргий, радости и наслаждений.

– Какие к черту оргии!.. Понимаешь ли ты, я прожил всю свою жизнь в этом проклятом городе, за исключением четырех лет, когда был маленьким. Я родился здесь и, наверно, здесь умру. Мне бы хотелось поступить во флот и повидать свет.

– Как тебе нравится «Динго»? Он заново выкрашен.

– Он шикарен. Когда запылится, будет похож на настоящий «мерседес».

– Я хотел выкрасить его в красный цвет, как пожарную машину, но шофер настоял на синем, полицейском… Как ты насчет того, чтобы пойти к Мукену выпить абсента?

– Абсент на завтрак? Господи!

Они поехали по Тридцать третьей улице, сверкавшей отраженным блеском окон, световыми квадратами грузовых фургонов, вспыхивающими восьмерками никелевых автомобильных частей.

– Как поживает Рут, Джимми?

– Хорошо, но она еще не получила места.

– Посмотри – «даймлер»!