Главный положил трубку. Элизбар несколько минут стоял неподвижно. Потом позвонил секретарше и попросил найти Хидашели.

Двадцатого августа вернулись из деревни родители Левана.

Однажды вечером, приехав с работы, Леван увидел, что окна квартиры открыты настежь.

Он понял — это старики. Нино еле дождалась встречи с сыном, Варлам взволновался, увидев его. Обнял, расцеловал, а потом принялся украдкой наблюдать за ним.

Сын привел его в восхищение. Он, конечно, и слова не сказал по этому поводу, но скрыть свое удовольствие не смог. Леван выглядел теперь серьезным, деловым человеком.

Нино радовалась откровенно, обнимала сына, целовала его, то смеялась, то плакала, то хвалила его, то ругала за редкие письма.

— Как можно так забывать родных?

А когда она узнала, что Леван опять начал работать на заводе, закричала в голос:

— Ты что, убить себя хочешь, тебе ни своя, ни моя жизнь не дорога? — Она тормошила сначала Левана, потом обратилась к мужу: — Ну скажи-ка что-нибудь, ты что, онемел? Почему мой ребенок должен гибнуть на этом проклятом заводе?

— Как же я могу ему советовать? Он теперь взрослый. Того и гляди, он нам советы давать станет, — рассмеялся Варлам.

— А, что с тобой говорить, ты холодный, рассудительный человек!

Варлам не хотел вмешиваться в дела сына. Он хорошо помнил те времена, когда Леван ночами сидел над решением сложных задач, но за помощью к отцу никогда не обращался. Даже ребенком он не искал защиты у старших. Бывало, изобьют его большие мальчишки, он никогда не пожалуется ни отцу, ни брату.

Варламу очень хотелось, чтобы младший сын пошел по его стопам, продолжил его дело. Леван не захотел этого. И в душе Варлам понимал и одобрял сына. Знал, что тот не пропадет. А вот Нино никак этого понять не могла.

Леван смеялся и утешал ее:

— Мамочка, поверь, я хорошо знаю свое дело. Все будет в порядке, успокойся.

— Очень мне нужны твои дела! Я родила тебя здоровым и не хочу, чтобы ты заболел в этом аду…

Так спустя три года вся семья снова наконец собралась под отчим кровом, за родительским столом.

Тенгиз, старший брат, пришел со всеми своими домочадцами.

Для Левана эти традиционные семейные сборы были сущим мучением. Он чувствовал себя не в своей тарелке, ему было скучно. Даже притвориться веселым не удавалось. Сквозь вынужденное внимание к родственникам прорывалось явное раздражение.

Все эти годы действительно он писал домой редко, и письма его были короткими и сухими. Когда от брата приходили послания на пяти-шести страницах, Леван искренне изумлялся: господи, откуда у него столько времени и слов?

И на этот раз, несмотря на трехлетнюю разлуку, семейный обед его не радовал, шумное поведение племянников бесило. Но особенно действовал ему на нервы Тенгиз. Он, как и прежде, говорил с братом покровительственно, будто с мальчиком, и, обратившись к отцу, снисходительно спросил:

— Какие планы у его светлости, не намерен ли он жениться?

— Очень прошу, оставь мою светлость в покое, — громко, не скрывая раздражения, сказал Леван.

В это время маленький племянник намочился в штанишки и заплакал. Тенгиз вскочил и начал ловко переодевать малыша.

— Не беспокойся, я сама, — вмешалась Циала, но Тенгиз отстранил жену. Видимо, эта процедура доставляла ему удовольствие.

Леван удивился: что ему за охота заниматься бабьими делами? Потом принялся внимательно, словно впервые, рассматривать жену брата. Циала была доброй и простой женщиной, хорошей хозяйкой, с уравновешенным, спокойным характером. Никто никогда не слыхал от нее резкого, даже громкого, слова. Она всегда была занята какой-то домашней работой и квартиру держала в образцовом порядке и чистоте.

Леван отчетливо представил себе, как Тенгиз и Циала торгуются на рынке из-за двадцати копеек, как, довольные удачной покупкой, идут домой, как Тенгиз в пижаме натирает до блеска пол.

Он вспомнил Натию и сравнил со своей невесткой. Сравнение было не в пользу Циалы. Перед ним возникло умное, утонченное лицо Натии. Ее светлые волосы, полные губы и два больших передних зуба. В воображении Левана Натия рисовалась далекой и таинственной феей.

До Натии Леван никого не любил. Нравились ему многие. Например, одна химичка. В нее, пожалуй, он был почти влюблен. Но потом разочаровался. Они стояли в очереди за стипендией, она была совсем близко и выглядела очень усталой. Леван представил себе ее дома, непричесанной, на кухне. И облик ее навсегда померк в его воображении.

«Еще дней десять, и Натия вернется в Тбилиси», — думал Леван.

За столом Нино завела разговор об их соседе Симоне Канчавели.

— Что, опять скандалит, несчастный? — спросил Тенгиз.

— Он очень ревнив, — ответила Нино.

— Наверное, не без основания. Зачем женился на женщине, которая черт знает с кем таскалась? — резюмировал Тенгиз, а потом обратился к брату. — Парень, ты не вздумай за ней ухаживать. Как-никак сосед.

— Я просил тебя прекратить дурацкие разговоры!

— Как ты смеешь так говорить со старшим братом? — рассердился Тенгиз.

— Мне придется сказать тебе более неприятные слова, если ты не перестанешь поучать меня. Ясно?

— Посмотрите на этого оболтуса! Парень, даже если ты окажешься гением, ты все равно останешься моим младшим братом. Не забывай этого!

Леван оттолкнул тарелку и вскочил из-за стола.

— Ну вот, началось! Так и до драки недалеко, — возмутилась Нино.

— Мам, но ты посмотри на эту обезьяну! — еще громче закричал Тенгиз.

— Хватит вам! — возвысил голос Варлам.

— Я пошел, — сказал Леван матери.

— Никуда ты не пойдешь! — вскочил Варлам.

— Сынок, куда ты? Тенгиз, ну помолчи же, дай ему хоть пообедать, — взмолилась Нино.

— Мам, я сяду за стол, если ты скажешь, чтобы он перестал говорить глупости.

— Это кто говорит глупости? — теперь уже взвился Тенгиз.

— Сядь хоть ты, — не выдержал Варлам.

— Нет, нет, Циала, уйдем немедленно, одевайся!

— Да ты что, с ума сошел?

— Я тебе говорю, одевайся!

— Малыш спит. Проснется, тогда и уйдем.

— Я тебе сказал, одевайся! Я возьму его спящим.

— А мы-то тут при чем? — почти плакала Нино.

— Беда мне, что за детей я воспитал! Сейчас же сядьте по местам! Немедленно! — Лицо старика покрылось красными пятнами.

Взглянув на взволнованное лицо отца, Тенгиз замолчал и сел, а Леван выскочил во двор.

«Нет, так жить нельзя, — думал Леван, — я их всех люблю — и маму, и отца, и племянников, но жить с ними невозможно. Я просто не смогу…»

Уж очень привык он к полной независимости за последние годы. Теперь даже с близкими людьми ему было трудно.

«Хоть бы скорее мне дали квартиру в Рустави».

После приезда из Гагры жизнь семьи Миндадзе пошла по-старому. Начались визиты, вечера, обеды. Леван опять частенько бывал у них. Но теперь всякий раз надеялся встретить Натию. При каждом звонке настораживался, ерзал на своем месте, оборачивался. Но Натия не появлялась. В конце концов он понял, что девушку в этот дом больше не пригласят. Он заметил, что Маринэ не упускала случая очернить Натию, если кто-нибудь упоминал о ней.

Леван собрался было позвонить Натии, но передумал — это выглядело бы по-студенчески. И решился в первый же свободный день подкараулить ее возле дома, сделав вид, будто это случайная встреча.

Он издалека увидел, как она вышла из подъезда.

«Ага, значит, была на море», — подумал он, увидев ее загорелое лицо. Натия показалась ему еще красивей.

Он подождал, пока девушка перешла на другую сторону, и повернул за угол — боялся, как бы не догадалась, что он ее караулил. Потом дал полный газ, пролетел мимо и резко затормозил.

Когда Натия поравнялась с его машиной, он вышел ей навстречу и, улыбаясь, поздоровался.

— Здравствуйте, Леван. — Она была смущена этой неожиданной встречей.