— А за что?

— За что хочешь. — Леван подозвал официантку. — Еще кофе.

— Уже нельзя, кухня закрылась.

— Я уверен, если вы захотите, кофе будет.

— Нет, не могу, это не от меня зависит — кухня закрылась.

— Тогда идите и попросите от моего имени. Амбакович, мол, просит…

Официантка ушла.

— Ну что, за кого пьем? — спросил Леван.

— Очередь Маринэ, пусть она произнесет тост.

— Пожалуйста, Маринэ, давай выкладывай.

— Я не умею произносить тосты.

— Тогда задумай что-нибудь.

— Задумала! — Она лукаво улыбнулась и взглянула на Левана.

— Пусть сбудется то, что ты задумала. — Резо выпил.

— А почему же ты не выпил? — Она не сомневалась, что Хидашели догадался о задуманном.

Леван выпил молча, отхлебнул кофе и опрокинул пустую чашку.

— Ты умеешь гадать? — Маринэ оживилась.

— Еще как умею, меня в Донбассе гречанка научила.

Маринэ тоже опрокинула свою чашку.

Леван взял транзистор, покрутил его, но ничего приятного не попадалось.

— Зачем ты выключил? Сейчас начнутся хорошие концерты.

Леван снова включил приемник и подвинул его Маринэ.

Официантка принесла кофе…

— Пора идти, — сказала Маринэ.

— Дайте нам счет. — Леван протянул руку.

— Нет, сейчас я заплачу, — решительно заявил Резо и полез в карман.

— А ну-ка, укроти свой темперамент! — Леван схватил его за руку, — эти три года я, кроме борща и сметаны, ни черта не ел. Знаешь, денег у меня не счесть.

Резо ничего не сказал. Взял бутылку и разлил оставшийся коньяк.

— А я не хочу, — Маринэ закрыла рукой рюмку.

По лестнице поднялись тихо.

— Ого, у меня ноги подкашиваются. Неужели я отвык пить? — тихо засмеялся Леван.

— Шутя-шутя, а выпили-то мы много, — сказал Резо.

Из квартиры Канчавели снова доносились раздраженные голоса. Там опять ссорились. Леван посмотрел на часы. Было около часа.

— Кто там вопит? — показал на дверь Резо.

— Ты помнишь Симона Канчавели? — Леван нашел в своих карманах ключ и наконец открыл дверь.

— Артиста филармонии? Конечно, помню. — Резо свалился в кресло.

— Женился на красивой женщине. Ей лет тридцать, наверное.

— Ему-то побольше, лет сорок пять?

— И еще десять в остатке.

— О, понятно! Наверное, у него по ночам рога чешутся. Куда мне лечь?

— Вот сюда ложись, на диван. Сейчас дам подушку и простыни. Хочешь принять ванну? Холодная вода — блаженство.

— У меня уже нет сил.

Леван принес белье. Сам разделся и пустил воду в ванной. Резо устроился на диване.

— А не собирается ли господин Симон на гастроли? — спросил Резо.

— Если хочешь, я узнаю.

— А ты все еще не узнал? Опоздал, поди, браток!

Леван завел будильник и поставил его на шкаф.

— Кто ставит часы на шкаф?

— Эх, однажды такое со мной случилось, что я теперь всегда ставлю их на шкаф. Мне надо было к семи на завод. Я завел будильник и поставил его на стул, около кровати. Заснул спокойно. Утром он зазвенел, меня всего передернуло, я потянулся спросонья и стукнул его. Он замолчал, я и не заметил, как снова заснул. Представляешь, сколько я проспал и что было на заводе? С тех пор я всегда ставлю часы на шкаф, а стулья выношу в другую комнату. Когда он начинает тарахтеть, я вынужден встать, чтобы заткнуть его. И тут уже хочешь не хочешь просыпаешься.

— Если ты такой умный, почему не прихватил из ресторана боржоми?

— В холодильнике полно боржоми и пива.

— Сдаюсь! — воскликнул Резо и поднял обе руки.

— Если будешь умницей, в холодильнике есть и другие напитки, более серьезные.

— Я всегда в тебя верил! — Резо натянул на голову простыню и повернулся к стенке.

— Спокойной ночи! — сказал другу Леван и пошел в ванную.

Элизбар Хундадзе оказался приземистым, крепким человеком лет пятидесяти. Выражение лица у него было хмурое, точно он на весь белый свет в обиде. От такого лишнего слова не услышишь.

Хундадзе пришел на завод рабочим и за долгие годы своим трудолюбием и смекалкой добился признания — стал руководить цехом. Теперь Элизбар понимал, что достиг своей вершины. Двигаться дальше ему не позволяли ни возраст, ни образование. Да он, собственно, и не стремился к этому.

— Трудно мне вести мартен, — часто говорил он, — но что же делать? Я не вижу ни одного мало-мальски толкового инженера на это место.

Цену себе Хундадзе знал. За долгие годы работы он и сам многому научился, и многих вокруг себя обучил.

Когда в Рустави задымили первые трубы, инженеров на заводе можно было по пальцам пересчитать. Больше половины инженерных должностей занимали люди без образования — практики, самоучки. Когда же из России вернулось первое поколение инженеров-металлургов, Элизбар уже был начальником цеха.

К молодым специалистам Хундадзе относился свысока, недоверчиво. Постепенно это стало его привычкой. За глаза он называл этих металлургов с высшим образованием белоручками.

Немногие выдерживали горячий цех — уходили в лаборатории, в научно-исследовательские институты, в управления. Когда Элизбару приходилось писать приказ об уходе очередного инженера, он сердито ворчал:

— Молокососы, дармоеды, привыкли, чтоб им разжевали да в рот положили… не хотят шевелить мозгами.

Вновь пришедшая на завод молодежь многого не знала в практической работе. Элизбару доставляло удовольствие ловить их «на горячем» и, как малых котят, тыкать носом. Тут уж он не скупился на слова, высмеивал безжалостно, бранил и самих инженеров, и их институты.

Но видел он и другое. Вот придет такой паренек, сделает первые неуверенные шаги, двигается почти ощупью, а глядишь, два-три месяца прошло, и он на заводе, как дома: все понял, осмыслил, все тайны сталеварения ему открылись. А Элизбару на это понадобились долгие годы. И это вызывало в нем раздражение: все, мол, быстро осваивают и не знают этому цены.

Однако не все молодые инженеры убегали из цеха, многие работали первый год, второй, глядишь, и оставались на заводе совсем.

Хундадзе прекрасно понимал, что кое-кто из них мог бы не хуже, чем он, руководить цехом, но не сдавался. Поглядим, мол, посмотрим, пусть время покажет, что это за парни!

Многие недолюбливали его за угрюмый нрав, резкие слова, но все без исключения уважали.

Теперь в цехе работало много молодежи. Они часто шутили, смеялись, спорили о книгах, кинофильмах, спорте. Элизбар никогда не участвовал в этих разговорах. Молчал он и тогда, когда речь шла о технологии плавки, когда молодые инженеры писали какие-то формулы, что-то доказывали друг другу.

Силу свою он чувствовал только у печей. Здесь он знал каждый уголок, заклепку и кронштейн как свои пять пальцев. Здесь у него не было соперников, здесь он никого не боялся, дышал свободно.

Но стоило ему выйти с завода и столкнуться лицом к лицу с другой жизнью, с другими проблемами, он чувствовал себя беспомощным, мрачнел и молчал. Через год он мог бы уйти на пенсию. Но Элизбара даже знобило от одной мысли об этом. Как жить без цеха, без работы, он даже представить себе не мог…

И вот перед ним стоит молодой инженер, Леван Хидашели. Высокий, стройный парень. Главный инженер очень хвалил его.

«Парень и впрямь хорош».

Элизбар молча смотрел на него, Леван ждал приглашения сесть, а когда понял, что такового не последует, подвинул стул и сел.

Начальник цеха разозлился. «Поглядите-ка на этого сосунка. Уж он и постоять не может!»

— Вы где-нибудь работали? — произнес он наконец.

— Гораздо больше, чем вы думаете!

Леван говорил с вызовом.

Первое доброе впечатление было испорчено. Элизбару не понравился будущий начальник смены. Он решил испытать парня в деле.

«Споткнешься, нос разобьешь, тогда заговоришь иначе», — думал Элизбар и с особенным нетерпением ждал выхода в смену нового инженера.