Пожиратель падали, – подумал Андрей. – Как это точно подходит к Аркаше.

Он наблюдал, как ногти вонзились в ладонь. Кожа вокруг них потемнела от прилившей крови. Надави ещё немного и брызнет.

Андрей зашёл на кухню, достал из верхнего ящика пузырёк с жёлтыми таблетками валерьянки. Засыпал их в рот, как леденцы.

Усыпить свою совесть хочешь, – спросил внутренний голос. – Самолюбие своё усыпить хочешь?

Это гордыня, – думал Андрей, с хрустом разгрызая валерьянку.

Это не гордыня, а гордость! Мужская настоящая благородная!

– Аркаша больше не будет надоедать нам, – сказал Андрей, возвращаясь в комнату.

– Как хочешь. Пусть каждый делает со своими родственниками что захочет. Аминь? – усмехнулась Анастасия.

– Аминь, – кивнул Андрей. – Я рад, что ты так понимаешь меня.

– А ты не видел мой осенний шарфик?– спросила Анастасия неожиданно.

– Нет. Что за шарфик?

– В полоску. Ты ещё сказал, что он как у Буратино. Он лежал в прихожей на вешалке.

– Я помню, – кивнул Андрей. – Сто раз видел его. Завалился куда-нибудь. Найдётся сам, не переживай.

Куда делся Настин шарфик? Андрей вдруг понял, что это не на шутку беспокоит его.

Полосатый шарфик. Это была такая же любимая вещь Насти, как все её плюшевые игрушки. В нём было что-то такое… Аура?

Да пожалуй, что. Он не придавал Анастасии элегантности, как некоторые из её длинных шарфов а – ля «творческая личность». Но было в этом шарфике что-то сказочное. Словно бы и вправду он был сделан папой Карло для Буратино. Задор, веселье, юность были в этом шарфике…

Анастасии постоянно нужно было что-то… Не женственное – не парфюмерия, не подтяжки лица и косметические салоны… Она искала юность, возможно детство в этих умильных игрушечках и вещичках.

Шарфик очень важен для неё, – подумал Андрей. – Только она боится признаться в этом.

Знает ведь, как презирает Андрей вещизм: «не собирайте себе сокровищ на земле, где воры подкапывают и крадут, а собирайте на небе…». Всё так, но…

Это же её любимый полосатый шарфик!

– А ты, Насть, везде смотрела? – спросил Андрей.

– Да. Я даже шкаф отодвигала. Весь день угрохала и всё обсмотрела. Весь дом, понимаешь?

– Понимаю. А может быть Катя надела или взяла? Помнишь, как она отдала твоё свадебное платье подружке?

– Помню, – засмеялась Анастасия. – Сейчас у неё и спросим.

В зал вошла Катя и упёрла руки в боки

– Шарфик ищете?

– Ищем. Ты взяла? – спросила Анастасия.

– Вы его не найдёте, – сказала Катя, выхватила у матери из рук дистанционку и плюхнулась на тахту, включив телевизор. Девочка часто надувала пузыри жвачки и делала вид, что увлечена только происходящим на экране.

– Почему это не найдём? – нахмурился Андрей. – Катя, перестань жеваться, как верблюд, и ответь на вопрос.

– Дядя Аркаша взял мамин шарфик.

В тот момент, когда Катя произносила эти слова, Андрей облизывал нижнюю губу. Язык так и остался там, прилипнув.

– Как взял? – прошептала Анастасия.

– Я сама видела. Я думала, что они уже ушли, и вышла в туалет. А дядя Аркаша обратно забежал, схватил мамин полосатый шарфик и под одежду спрятал…

Андрей прикусил язык, когда вспомнил вечер того дня, когда Аркаша пришёл к ним избитый. Он стоял на улице, Аркаша всплеснул руками: ах, я забыл паспорт и забежал в дом.

Вот значит зачем! Вот значит почему!

– Это мерзко… – прошептала Анастасия. – Андрей, зачем он это сделал?

– Такие дела с нашим дядей Аркашей… – бойко сказала Катя, выдувая очередной пузырь.

– Ты можешь не жеваться? – спросил Андрей. – А почему ты не рассказала сразу?

Катя пожала плечами. В женщине должна быть загадка, говорила её красивая мордашка.

Но ведь ты простил брата? – поинтересовался внутренний голос Андрея. – Ведь ты молился и говорил Господу: И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим… Ты же простил своего должника, Андрей?

Ни хрена я никому не простил! – подумал Андрей. Вскочил с дивана и мышцы его тела радостно затрепетали, словно бы только этого и ждали. Адреналин разбавил кровь, как пиво водку и ершом вонзился в сердце.

– Я скоро приеду, – сказал Андрей.

Чёрт подери тебя Аркаша! Этот полосатый шарфик самый лучший на свете! Он как сама Настя – весёлый, светлый…

Андрей быстро оделся и выскочил из дома. Он не хотел ничего объяснять жене. Возле «Дэу» он замер с брелком сигнализации. Его поразила, как копьё в ногу, мысль о том, что для любовного приворота необходима вещь жертвы…

Вещь, которая хранит ауру человека…

– Ну, держись, засранец, – прошептал Андрей, залезая в машину.

Куда мать девает деньги, вырученные от помощи страждущим чудес провинциалам? – думал Андрей, проходя в узкий коридор квартиры Елизаветы Сергеевны. На стене висела картинка, которую он подарил матери ещё в школе на день рождения. Господи, сколько же лет было ему тогда? Двенадцать, тринадцать? На картинке с помощью разноцветного картона и канцелярского клея Андрей изобразил «силу».

Он так и назвал картинку «Сила».

– Аркаша занят, – сказала мать. – Он просил не входить к нему.

Да уж, есть один плюс в том, что мать у тебя экстрасенс, – усмехнулся про себя Андрей.– Тебе не нужно объяснять цели своего визита.

Мать сжимала в руке две веточки. Судя по коленцам на них, это были ивовые прутики. Андрей знал, что их используют то ли при поиске воды, то ли ещё зачем-то.. Уточнять у матери он не стал. Разум её порой напоминал сухой валежник. Только поднеси к нему искру в виде интереса к сверхъестественному и запылает.

Мать похудела, и ростом будто стала ниже. Волосы сплошь седые и редкие он затягивала на затылке в тугой пучок, протыкала его бамбуковой толстой спицей. Глаза матери смотрели спокойно, словно бы зная всё наперёд.

Лет пять назад она сказала во всеуслышание: у меня есть дар и я буду его развивать. Записалась в какую-то группу начинающих целителей. Каждый божий день ходила на лекции и семинары, терпела усмешки знакомых… Её бы усилия направить в другое русло. На воспитание Кати, к примеру. Андрей хорошо помнил, как Настя порой говорила в сердцах: у нас есть бабушка вообще или её нет? Выходило, что бабушки у них не стало, зато появился экстрасенс…

Андрей открыл дверь в комнату Аркаши.

– Мама, ко мне нельзя! – Аркаша сидел спиной к входу.– Я же просил тебя.

За столом при свете настольной лампы, младший брат выпаивал из платы детали и аккуратно складывал их в разнокалиберные баночки и коробочки. Это было давней страстью Аркаши. Просто однажды в детстве кто-то завидев его с паяльником, похвалил и сказал что-то вроде: какой умный мальчик. С того самого времени Аркаша частенько «паял». Выпаивал детали и раскладывал их по коробочкам, подписывал, хранил их и… никому не говорил, зачем он это делает. Андрей считал, что брат просто хочет временами быть тем самым «умным мальчиком», которого похвалил взрослый.

Седая шевелюра Аркаши была растрёпана. Комната скрывала в полумраке беспорядок. Кресло возле приоткрытого окна заставило Андрея вспомнить, как они жили здесь мальчишками вдвоём и пододвигали это кресло к окну, чтобы встать на него и покурить, часто оглядываясь на дверь, не войдёт ли мать?

Возле входа на грязной тряпке, оттаивая после улицы, стояли зимние ботинки. На вбитом в стену гвозде висела многострадальная дублёнка, которую Андрей уже лицезрел, когда брат заявился к нему избитым после банкета. Рваные раны дублёнки были зашиты белыми нитками.

Аркаша, не оглядываясь, взъерошил волосы рукой и сказал, продолжая что-то делать.

– Мама, я же просил.

– Я и не вошла. Это брат к тебе пришёл, – сказала Елизавета Сергеевна и вышла из комнаты, оставив братьев наедине.

Андрей положил руку на плечо Аркаши. Брат вздрогнул, обернулся. От паяльника, которым он копался в плате радиоприёмника шёл ядовитый дым канифоли.

– Я знаю, что ты чувствуешь к Насте, – облизывая губы, сказал Андрей.