Накануне, после происшествия на чердаке и незадолго до того, как все разбрелись по углам, они рассказали грешнику о неудаче с зеркалами. Он не расстроился и не удивился – словно ждал именно такого поворота. Сказал, что есть один способ, позволяющий справиться без зеркал, просто с ними было бы намного легче.

И вот теперь он объясняет, что надо делать. Под руководством гостя островитяне обходят первый этаж и вынимают стекла из окон – там, где они еще остались. Сперва грешник золотым пальцем рисует невидимый знак, стекло покрывается рябью, словно пруд в ветреный день, издает тихий мелодичный звон; после чего оно падает прямиком на подставленные ладони кого-то из островитян, ложится плавно и нежно, явно не с той скоростью, каковая полагалась бы ему, если бы все происходило естественным путем. Действуя парами, они уносят добычу в движительную, где дежурит Типперен Тай – следит, чтобы стекла установили в заранее определенных и подготовленных грешником местах. Непонятно, как именно он их подготовил – тоже что-то нарисовал без кисти и чернил, – но, если все сделать правильно, стекло остается парить над каменным полом, и с каждым новым возвращением в подземную комнату Северо замечает, как импровизированные зеркала все больше наливаются ртутным блеском.

От волнения сердце норовит выскочить из груди.

Наконец последнее стекло переселяется в движительную, и островитяне маленькой толпой собираются у входа – кто внутри, кто снаружи, в коридоре, – с нетерпением ожидая дальнейших указаний или действий грешника. Он некоторое время изучает результат: ходит туда-сюда по лабиринту со стенками из тонких плоскостей, где тут и там висят «зеркала», что-то трогает золотой рукой, бормочет себе под нос, чешет затылок. По бледной, похожей на маску физиономии невозможно понять, о чем он думает. Испытывает ли страх? Беспокойство? Сомнения? Типперен Тай стоит поодаль и наблюдает с таким же каменным лицом.

Внезапно грешник поворачивается, быстрым шагом идет к выходу – островитяне боязливо расступаются перед ним – и уже в коридоре нетерпеливо взмахивает рукой из плоти и крови:

– Северо, идем со мной! Ты поможешь. Остальные – ждите здесь.

«В чем?» – хочет спросить бывший илинит, но вместо этого послушно семенит за грешником, словно за патриархом в лесной обители. Мысли от растерянности так и мечутся туда-сюда, совершенно неуправляемые, и лишь наверху, на самой посадочной площадке, Северо понимает, куда и зачем они идут.

Махолет стоит там же, где грешник его посадил; правое крыло прижато, левое устало опущено, стекла кабины затянуты молочным туманом. Иссиня-черный с проблесками бирюзы корпус живой машины на фоне блеклых туч выглядит таким резким и отчетливым, что у Северо выступают слезы на глазах. Он останавливается на безопасном расстоянии, не понимая, что должен делать, а Теймар Парцелл и не спешит с инструкциями. Подходит со стороны сложенного крыла, утыкается лбом в пернатый бок и что-то невнятно говорит, как кажется Северо, виноватым тоном. Проходит минута, другая – и вот махолет шевелится, смещает центр тяжести назад, раздвинув лапы, оканчивающиеся колесиками, и приподнимает переднюю часть брюха. По ней пробегает бирюзовая молния, от которой Северо с тихим воплем отскакивает, а потом…

Две изогнутые пластины корпуса приподнимаются и распахиваются, обнажая содержимое.

Внутри махолета Северо видит… соты. Совершенно обычные, сочащиеся золотистым медом соты. Почему-то это зрелище оказывается страшнее, чем все, что он успел себе нафантазировать; кровь, живое мясо, лязгающие челюсти машин не вызвали бы ощущение тошнотворной пустоты в желудке. Грешник подходит к открытой части корпуса – она как раз на уровне его лица, – скидывает куртку и закатывает рукав, запускает искусственную руку внутрь по локоть и несколько секунд сосредоточенно шарит там. Потом его мышцы плеча под тонкой тканью рубашки еле заметно напрягаются: похоже, золотые пальцы сжались вокруг чего-то.

Грешник замирает. Северо не видит его лица, но почему-то с уверенностью осознает, что гость острова в последний раз взвешивает все «за» и «против» – по большому счету, если он сейчас решит улететь, никто его не остановит, ведь Типперен Тай и прочие его воспитанники послушно остались в движительной, внизу. А от Северо в одиночку толку не больше, чем от шустрика.

– Почему ты попал сюда?

Вопрос настолько неуместный, что Северо не сразу понимает: от него ждут ответа.

– Я… – тихо говорит он. – Я… жил в обители…

– Это я уже понял, – перебивает грешник. Он начинает осторожно двигать рукой, как будто в поисках чего-то. Крупные капли меда с громким плеском тяжело шлепаются на плиты посадочной площадки. По корпусу махолета пробегает волна, как по шкуре встревоженного зверя. – И мне неважно, каким образом все случилось. Я спросил о другом: почему?

Северо растерянно моргает:

– Разве… для такого… должна быть какая-то причина?

Мышцы на плече напрягаются сильнее.

Странно, думает Северо. Неужели противоестественный металл его протеза нуждается в помощи заурядной человеческой плоти?

– У всего есть причина. – Голос, в отличие от тела, не выказывает признаков напряжения. – Порыв ветра, коснувшись чего-то необычного, познает его – и возвышается. Стоит возвыситься в достаточной степени, в потоке воздуха, который на самом деле представляет собой лишь смещение невидимых глазу частиц, зарождается нечто большее. Часовой механизм, над которым мастер просидел лишний час, познает мастера – и да, тоже возвышается. Ты высоко взлетел, Северо, и поэтому я тебя спрашиваю: что именно ты познал?

– Я…

Воспоминания налетают словно зимний ветер в лицо: колючих снежинок слишком много, чтобы отделить их друг от друга и рассмотреть, что же прячется под покровом бурана, на расстоянии всего-то пары шагов. Чьи-то едкие слова, боль в избитом теле, слезы, зловоние темницы, ругань, плывущие во тьме письмена, снова боль и удушливая волна ярости, поднимающаяся из того самого места, где Северо прямо сейчас по-прежнему ощущает сосущую пустоту.

Слова тают на губах.

– Жаль, что ты не понял, – говорит грешник не дожидаясь ответа. – Подойди ближе. Возьми меня за руку и ничего не бойся.

Его тон подсказывает, о какой руке идет речь, и не допускает возражений. Северо, к которому дар речи так и не вернулся, покоряется. Он осторожно берет Парцелла за правое предплечье, чуть ниже локтя. От границы плоти и металла отделяются пять или шесть тонких усиков, похожих на молодые виноградные лозы, подползают к кисти бывшего илинита, оплетают ее сетью, увлекают вперед, мягко и неумолимо. Он хочет закрыть глаза, но не может.

Соты на ощупь именно такие, какими должны быть. Где-то внутри тягучей и ломкой материи пальцы Северо ложатся поверх тыльной стороны ладони грешника и словно прилипают к ней – дальше две руки движутся как одна. Теймар-и-Северо берется за что-то округлое, по размеру и форме похожее на большое яблоко, и осторожными, почти нежными движениями срывает его, чтобы тотчас же вытащить.

Челюсть Северо пронзает боль, у слюны во рту появляется металлический, соленый привкус. Прижимая к груди руку, измазанную в меду по плечо, он отпрыгивает в сторону и…

Сплевывает на плиты посадочной площадки что-то белое и твердое, поразительно длинное.

Парцелл даже не думает извиняться или хотя бы объяснить, что произошло. Он смотрит на… яблоко?.. на золотистый комок полупрозрачного воска с алой размытой сердцевиной, которая едва заметно пульсирует. Тяжело вздыхает, наклоняется и свободной рукой подбирает брошенную куртку, дергает подбородком в сторону Северо: дескать, ну чего ты топчешься на месте? Идем.

И Северо подчиняется.

Когда они входят в дом, одинокий белый зуб на каменной плите рассыпается в пыль.

В движительной Парцелл приказывает всем отойти как можно дальше от лабиринта из плоскостей, а сам шагает туда, где больше всего зеркал, и помещает восковое сердце в пространство между ними, подвесив в пустоте. Угрюмый, сбитый с толку Северо прислонился к стене у самого входа и, не переставая языком ощупывать зияющую пустоту на верхней челюсти, наблюдает за грешником. Он замечает краем глаза, что по каменным стенам и потолку комнаты бегают давным-давно знакомые обрывки золотистого текста на непонятном языке, волоча за собой разломанные куски такого же золотистого рисунка. Но сейчас они его не тревожат, потому что куда важнее то, что делает Парцелл.