И снова выборы, публикации, семья и лекции на фоне политики. Хлопот много, но у коллеги Перегалли, например, еще больше: сгорел с домом, вдову взял в жены астроном. Шталмейстер короля Италии приглашал на обед в Болонью, «3 сентября 1808 года в четыре часа пополудни». Поехал, оттуда списался с братом. Эти письма были последними, через четыре месяца Луиджи не будет.

Еще в январе Компаржни из Парижа срочно сообщал Вольте о «важнейшем химическом открытии, совершенном Дэви с Вашим столбом, маэстро», потом примчался Конфильяччи с той же сенсацией. «Безусловно, — поторопился 26 января отослать ответ в Париж Вольта, — открытие Дэви велико, оно заслуживает премии Наполеона в 60 тысяч франков. Мы тут с Конфильяччи и Брунъятелли повторили опыты, они вызывают бесспорный энтузиазм».

Еще в предыдущем году с помощью электролиза Дэви получил калий и натрий, добавив вскоре к перечню новоявленных элементов барий, кальций, сурьму, фтор и магний. Достижение немалое, но, по существу, продолжалась старая игра: совать провода от столба куда попало и смотреть, что при этом получится. Да и премия была под вопросом: мыслимо ли награждение Наполеоном химика по ту сторону Па-де-Кале?

А Вольта в сентябре поехал в Болонью, где его выбрали в коллегию докторов, где ждал Аральди для согласования текстов в трудах Института и где в субботу 3-го числа следовало явиться на королевский обед. «Вот уж три дня я в Болонье и пишу тебе третье письмо, можно ли быть прилежнее? — читал архидьякон строчки брата. — Я стал хитрым, подгадываю на почту с письмом домой к девяти, потом быстро в профессорское кафе (Институт), до вечера проболтаем, кое-что черкну домой».

Вернулся — брат тяжело болен. Но опять пришлось писать к монсеньору Молину о недавно пожалованной от римской курии пенсии. Молин из Ровиго небрежно отвечал, что, мол, с деньгами нелегко, фонд тормозит перечисления, за ноябрь в срок уложиться едва ли удастся. Потом почта принесла красивый лист с латинскими строками: эрлангенское физико-медицинское общество ввело в свои члены. Октябрь MDCCVIII. Долго выжидали!

Показал торжественный лист старинным друзьям из «Компании», экс-иезуиты держались вместе: Перпенти, Кару, Гамба, Сала, Маркези, Бранкардо, Конфильяччи. Они как раз собирались у Гаттони ради опытов с токами, а Вольта не пошел, он не мог себя компрометировать вызывающим поведением. У них было что-то интересное, по крайней мере Аморетти так писал синьоре Поре: «…мы опробовали намагниченное острие, маятник, цилиндр, заостренные палочки, но все неудачно, они не чувствовали вольтова столба рядом, разве только намагниченное острие. По совету друга Вольты каноник Гаттони хотел бы удвоить силу и взять цилиндрики с нанесенными рисками». Что ж, друзья шли по верному пути, намеченному еще Романьози, но выявить магнитного действия тока не смогли по уважительным причинам.

Дело в том, что новый 1809 год начался с печальных сюрпризов. В субботу 7 января по предложению подесты коммуна избрала Вольту президентом совета вместо Перги, а в следующую субботу умер брат Луиджи. Алессандро тяжело встретил потерю самого близкого человека, тосковал, места себе не находил. Брата любили многие, Гаттони оплакивал покойного и неожиданно сам последовал за ним, хоть был моложе на десять лет.

Вольта горевал, но работа не отпускала. В феврале пришлось давать отзыв Раматти в Новарский лицей по его диссертации «О химической философии»: «…мы с Мосотти и Карлони повторили некоторые опыты с двумя аппаратами, для лекций они могут быть полезны». А 22 февраля, словно в компенсацию за утерю брата, Гримальди из Луки переслал Вольте акт о приеме в «Академиа Наполеоника». Ректор университета поздравил Вольту, почему-то назвав его «эччеленца» и разрешив по высочайшему указанию продолжать свои лекции даже в столь высоком звании. В каком? Чуть позже выяснилось: министр Бреме, сидящий в своем кресле с февраля 1806 года (опытный!), известил, что еще 19 февраля (надо же, в день рождения!) в Тюильри подписан декрет о вводе Вольты в сенат, а потому добро пожаловать на открытие!

Вольта только оправился от смерти Луиджи. С сенаторским подарком к дню рождения его поздравлял Циголини, Аральди обратил свой талант чинопочитателя на старого коллегу, смаковал словосочетание «сенатор Вольта» и докладывал, что акты Института печатаются успешно. Спасибо, друзья, умилялся 64-летний счастливец, все останется по-старому, я продолжу профессорство в Павии и членство в Институте. Не замедлила заграничная реакция: король Голландии ввел Вольту в первый класс амстердамского Института наук и искусств. Известие звучало красиво, если бы не одно «но»: король Людовик был младшим братом Наполеона! Вольту одарял клан, а не Европа!

Еще два приятных дела. Гуляя в окрестностях Кампоры, Вольта нашел клад — 160 античных монет. «Ты обязан основать музей в Комо, у тебя дома много предметов старины, так давай создадим общество науки, литературы и искусства», — уговаривал подеста Порро, а Вольта с удовольствием слушал речи истинного гражданина. Сам он тоже думал о городе, готовил бумаги о возвышении гимназии Комо до уровня лицея. Как в любой школе высшего типа, в ней теперь надо вводить курсы риторики, права, медицины, инженерии, создавать совет по присвоению академических степеней. Как в университете, радовался профессор.

Сдвинулись с мертвой точки пенсионные дела благодаря волшебному сиянию сенаторского звания. Вместе с Боллати, миланским юристом, решили взыскать долг с епископства Адрии, для чего поверенный Соломон Моисей Луззато истребовал в Ровиго иск на 1000 лир. «Желаю здоровья вашему брату, — добавлял миланец, — я имею честь быть с ним знакомым». Вольта вздрогнул, ему послышалось «имел честь», неужели умер? Он поспешил в Комо, брат действительно лежал на смертном ложе.

Небеса разгневались, вот и взяли сперва одного брата, а потом второго через полгода. Вольта искал какой-то закономерности в событиях и не находил. Пусть сенаторство — компенсация за смерть Луиджи, но как Наполеон предвидел ее?

Вольта занялся наследством. Вся недвижимость брата отходила семье, сразу открылся кредит в Комо и Милане. Через год и Вольта решился составить завещание: «Я, кавалер орденов Железной Короны и Почетного Легиона, член Национального Института и сенатор Королевства Италии, проживающий в Комо, моей дорогой родине, оставляю жене четверть состояния, а остальное трем сыновьям в соответствии с Кодексом Наполеона: Занино Джованни — 15, Фламинго — 14, Луиджи — 12 тыс. лир».

Легкой бабочкой промелькнули игры с античным музеем. Вольта благодарил за доверие, но вдруг, обессилев от тоски, принимался рассказывать, как «будет трудно, ведь мой дорогой брат Луиджи 14 января скончался, а каноник Джованни тоже умер 8 июля».

Люди жалели Вольту: здорово его ударило, понять можно, ведь немолод. А Вольту с женой приятно взволновало, что Босси с Баронио назвали его сенатором-графом — вряд ли обмолвка. В сентябре пришел запрос от правителя области герцога Лоди, бывшего графа Мельци, чтобы Вольта срочно представил документы на предмет возможного возведения его в графский титул. Сладко заныло в груди: а вдруг? Непременно дадут, уверяли друзья, ведь не всякий граф сенатор, но всякий сенатор непременно граф.

Вольта понимал, что до князя или герцога ему далеко, но в графы вполне можно пробиться. В сенат Древнего Рима тоже ведь входили богатые плебеи, образовав вместе с патрициями сословие нобилей, а род Вольтов издавна относился к нобилитету Комо. И потом: коль скоро я законно утверждаю сенатус-консульты, говорил себе Вольта, то имею право на статус дворянина.

В генеральные директоры народного образования пробился Скополи. Сначала он привыкал к креслу («прошу профессора Вольту включить в курс экспериментальной физики основы, элементы и вопросы применения математики для землеустройства и мелиорации»), потом осмелел («Слушай, вот счастливый случай найти капитал для обновления твоего физического кабинета»).