— Вам придется научить меня верить в такие вещи, — сказал ей герцог.

— Я не думаю, что вас придется учить этому, — возразила ему девушка. — Вера всегда была в вас; возможно, она какое-то время была глубоко запрятана или забыта из-за того, что вы, монсеньор, были заняты совсем другими вещами, но на самом деле вера всегда была частью вашей души, которую невозможно потерять.

Когда они вместе обедали в маленькой, обитой белым штофом столовой лесного дома, Аме призналась Себастьяну в том, что оставила записку для леди Изабеллы, в которой просила ее и месье Хьюго не торопиться и приехать в лесной дом как можно позднее.

— Я думаю, монсеньор, что они не будут иметь ничего против моей просьбы, — сказала девушка, — потому что, когда я вернулась в особняк после того, как мы провели столько времени в доме моей матери, леди Изабелла и Хьюго все так же скрывались в той же самой беседке, где мы их оставили накануне. И тогда я решила не беспокоить их. Вместо этого я написала записку и сказала дворецкому, чтобы он передал ее кому-нибудь из них этим вечером, но попозже.

— Если Изабелла будет строго следовать своим прежним обязанностям, то она непременно забеспокоится и поспешит поскорее приехать сюда, — решил подразнить девушку герцог; но по его улыбке Аме сразу поняла, что это была шутка.

— Когда Дальтон привез наши вещи, он сообщил мне, что, по его мнению, леди Изабелла и месье Хьюго если и приедут сюда, то никак не ранее трех часов утра, — опровергла предположение его светлости Аме. — Он видел их перед тем, как собрался уезжать, и Хьюго с леди Изабеллой сказали ему, что собираются отправиться на бал-маскарад, который в этот вечер устраивают в Опере.

— В таком случае за них можно не беспокоиться, — проговорил герцог Мелинкортский. — Я только никак не могу понять, почему Хьюго пожелал сопровождать Изабеллу на бал, и особенно на бал-маскарад, но осмелюсь предположить, что у него есть для этого определенные причины.

— Мне кажется, что, может быть, леди Изабелла и Хьюго сейчас настолько счастливы, — предположила девушка, — что им захотелось потанцевать; а кроме того, я думаю, что леди Изабелле очень захотелось появиться на балу в сопровождении месье Хьюго, так как она впервые будет считать его своим кавалером, с которым она может не только танцевать, но и любезничать. Им будет очень весело, так как все это покажется новой и необычной игрой, потому что они любят друг друга.

Услышав ее слова, герцог Мелинкортский внезапно протянул девушке через стол руку.

— Дайте мне вашу руку, Аме.

Девушка подчинилась Себастьяну, но в глазах ее стоял немой вопрос.

— Я боюсь вас, — проговорил его светлость, как бы отвечая на вопрос девушки. — Вы такая разумная, проницательная. Вы гораздо больше знаете о людях, чем я.

— Думаю, из-за того, что люблю вас, я поняла, что и весь мир вокруг тоже тоскует о любви — такой же любви. как у нас с вами, монсеньор.

— Полагаю, что вы правы, — согласился герцог и прижал ее пальцы к губам.

— Бедная, несчастная королева любит графа Акселя Ферзена, — проговорила девушка. — Они никогда не могут оставаться наедине, они должны держать в тайне страсть, пылающую в их сердцах, и оттого они очень одиноки в этой жизни.

Аме вновь заговорила о королеве еще раз, когда они с его светлостью вышли в сад. В течение некоторого времени они бродили между деревьев молча, а потом совершенно неожиданно для герцога она вдруг сказала:

— Я очень много думала о той тени, которая все время парит позади королевы. И теперь я могу предположить, почему моя мать так боится за нее.

— Не могу вполне понять ваши дурные предчувствия, — заметил его светлость, — впрочем, как и опасения принцессы де Фремон. Мария-Антуанетта имеет репутацию очень веселой и весьма легкомысленной женщины.

Вероятно, мы видели ее в тот момент, когда поведение Ее Величества не отличалось каким-то особенно бурным весельем, и все-таки она мне показалась достаточно счастливой в тот вечер, когда мы беседовали с ней в саду Трианона.

— Если бы это было возможно, мне очень хотелось бы объяснить вам свои предчувствия, — со вздохом проговорила девушка, — но, к сожалению, никак не могу подобрать подходящие слова. Моей матери тоже было трудно объяснить, какую именно опасность она чувствует, но опасность существует, можете не сомневаться, монсеньор, она осталась там.

— Сколько вы еще собираетесь называть меня монсеньором? — спросил герцог Мелинкортский. — У меня ведь есть еще одно имя, и вы его прекрасно знаете, но почему-то никогда не используете.

— Для меня вы всегда останетесь монсеньором, — ответила Аме. — Мне почему-то очень трудно называть вас Себастьяном. Вполне возможно, это происходит из-за того, что я очень уважаю вас. Вы кажетесь мне таким удивительным, таким гордым, заслуживающим самого большого восхищения человеком, обращаться к которому можно только в почтительной манере.

Его светлость посмеялся над этим, правда, больше от смущения, а потом внезапно крепко подхватил девушку, поднял и прижал к своей груди, словно ребенка.

— Моя маленькая глупенькая девочка, — проговорил он, — я разговариваю с тобой в таком серьезном тоне и совсем забыл, что ты ведь еще совсем дитя, ребенок по сравнению со мной; и тем не менее мое счастье находится в твоих маленьких ручках, мое сердце принадлежит тебе, и все, о чем я сейчас прошу судьбу для себя, это почувствовать на своих губах прикосновение твоих уст.

Он нежно поцеловал ее. Потом с нарастающей и всепоглощающей страстью Себастьян начал целовать ее глаза, волосы, шею в том месте, где пульсировала жилка, а потом вновь ее губы, чувствуя, что страсть начинает охватывать и девушку, зная, что она вот-вот затрепещет от возбуждения в его объятиях.

— Милая моя, дорогая, — шептал Себастьян и снова целовал ее, пока она не взмолилась о пощаде.

— Прошу вас, монсеньор!

На самом деле она лишь едва слышно прошептала это, но герцог в тот же миг разжал руки.

— Возлюбленная моя, я напугал тебя? — спросил он.

Дыхание у герцога было слишком частым, глаза у него потемнели от страсти, бушевавшей внутри. Вместо ответа девушка вновь бросилась в его объятия. Себастьян прижал ее к себе. Но в этот раз целовал Аме очень осторожно и нежно держал девушку в своих объятиях.

Затем они опять бродили по лужайкам до тех пор, пока не отошли довольно далеко от дома и оказались на опушке леса, в том месте, где ручей поворачивал в сад; там они набрели на небольшой грот. Хитроумно замаскированный, вырубленный прямо в скале и украшенный внутри камнями самой причудливой формы, этот грот представлял собой нишу полуестественного, полуискусственного происхождения, в которой была установлена фигура Божьей Матери.

Статуя была очень древней, изящно сделанной, правда, лицо и руки потеряли прежнюю красоту, не устояв перед натиском столетий. Перед маленьким алтарем лежали свежие цветы, сам грот освещался мерцающим пламенем свечи, защищенной от ветра куском битого стекла.

— Взгляните, монсеньор, кто-то приходит сюда молиться, — проговорила Аме, когда они приблизились к гроту.

— Садовник, думаю, — ответил его светлость, — а может быть, его жена и остальные члены семьи.

— Посмотрите-ка, здесь какой-то узор из ракушек среди камней, — сказала девушка. — Должно быть, это сделал ребенок; а ведь цветы здесь не только садовые: вот, взгляните — это дикие орхидеи, а вот свежие полевые цветы!

Девушка тут же преклонила колени перед алтарем и прочитала молитву. Себастьян стоял в стороне, наблюдая за ней. Когда Аме закончила молиться, она встала и протянула обе руки герцогу.

— У меня возникло такое ощущение, — проговорила она, — что наше счастье сегодня вечером в этом саду дано нам свыше, потому мы и набрели с вами на это место, посвященное Божьей Матери.

— Надеюсь, наша любовь и в будущем всегда будет освящена небесными силами, — ответил герцог.

На какое-то время голос его стал серьезным и звучал низко. Аме взглянула на небо.