Карета остановилась, и через секунду лакей уже открывал дверцу. Но прежде чем с его губ слетело первое слово, из глубины экипажа раздался отрывистый и повелительный голос герцога Мелинкортского:

— Почему остановились?

— Ваша светлость, захромала одна из передних лошадей в нашей упряжке.

— Немедленно замените ее на одну из тех, на которых едут сопровождающие.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Лакей уже готов был броситься исполнять приказание, когда новое распоряжение герцога остановило его.

— Опустите ступеньки.

Слуга тут же выполнил приказание; герцог вышел из кареты.

Был тихий летний вечер, лишь слабое дуновение легкого ветерка уносило зной уходящего дня. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, сумерки постепенно уступали место ночи, а над верхушками деревьев, растущих вдоль дороги, заблестели в темнеющем небе первые вечерние звезды.

В поведении кучера и форейторов, торопившихся освободить захромавшую переднюю лошадь из постромков, ощущались необычная суетливость и стремление как можно быстрее закончить работу. Как только герцогом отдавалось какое-либо распоряжение, оно немедленно исполнялось с тщательностью и быстротой, которые явно обнаруживали искусность и дисциплинированность его людей.

Его светлость бросил взгляд на лошадей. Он был тонким знатоком, а та упряжка, которая везла его карету сейчас, была не только подобрана со знанием дела, но к тому же великолепна: арабские лошади были вычищены до блеска, длинные гривы и хвосты расчесаны с большой тщательностью.

Лошади герцога Мелинкортского были лишь частью общей картины. Темно-синяя карета, с гербом герцога на дверцах, отполированные до блеска фонари и упряжь, ливреи слуг синего и серебристого цветов, напудренные парики под черными, с кокардами шляпами кучера и форейторов — все вызывало изумление и восхищение.

В этот момент опытные руки главного кучера его светлости ощупывали больную ногу у лошади, которая захромала, но герцог не поинтересовался у него о случившемся. Вместо этого он отвернулся от красочной кавалькады, а затем углубился в росший неподалеку лес.

В расшитом камзоле из светло-вишневого бархата и жилете с бриллиантовыми пуговицами герцог был весьма колоритной фигурой, когда широким шагом прошествовал от ярко горевших фонарей кареты в тень деревьев.

Лишь немного удалившись от суматохи, устроенной слугами, герцог обернулся и взглянул на дорогу в том направлении, откуда они прибыли, удивляясь, что же могло случиться с остальными экипажами из его кортежа.

Герцог Мелинкортский всегда путешествовал так, как обязывало занимаемое им положение в обществе; но никак не желал уяснить себе того факта, что тяжелые дорожные кареты, на которых передвигались свита, слуги и его багаж, не могли успеть за быстрым аллюром его упряжки и легкой каретой, специально сконструированной для быстрой езды.

Вскоре размышления об остальных экипажах покинули его и он вновь стал думать о том, что занимало его со времени отъезда из Кале: перед тем, как он покинул Лондон, у него состоялась очень важная беседа с премьер-министром.

— Мелинкорт, это чрезвычайно трудная и опасная игра, — сказал ему Питт, — и, похоже, нет никого, кроме вас, кто смог бы справиться с этой задачей. У них нет ни малейших причин в чем-нибудь заподозрить вас. Во-первых, вы никогда не занимались политикой, и у вас сложилась репутация… ну, как бы выразиться поточнее… повесы, что ли, вследствие чего вы, ваша светлость, можете иметь достаточно оснований для путешествия в Париж с целью немного развлечься.

Когда Питт произносил последние слова, на губах его появилась усмешка, а в глазах загорелись искорки; и герцог поймал себя на том, что тоже улыбается этому блестящему неординарному молодому человеку, который в свои двадцать четыре года взвалил на плечи непосильные обязанности.

Несмотря на то, что герцог Мелинкортский не являлся политическим деятелем, как справедливо заметил премьер-министр, ему не трудно было правильно оценить то чрезвычайно сложное положение, в котором этот государственный деятель нашел свою страну, возглавив правительство. Версальский мир, подписанный в 1783 году — за год до этих событий, — положил конец войне, в которой Британия отчаянно противостояла всему миру.

Франция, Голландия и Испания объединились против нее для того, чтобы оказать помощь американским колонистам в их борьбе за независимость. Россия, Дания, Швеция, Пруссия и Австрия подписали договор о вооруженном нейтралитете и также, по сути дела, противостояли Британии на международной арене.

В тот момент, когда Питт занял пост премьер-министра, его страна была уже до предела истощена, практически разорена дотла и наглухо изолирована от всего остального мира. Но уже через шесть месяцев благодаря своему гениальному аналитическому уму он выполнил труднейшую задачу по восстановлению могущества Британии. И вот уже эта страна продает некоторые товары в США, и вновь восстановлены обширнейшие торговые связи с Францией. Это было только началом, но, как сказал сам премьер-министр герцогу, еще очень и очень многое предстояло сделать.

— Мы вынуждены пристально наблюдать за Испанией и ее действиями, — заявил Питт, — Австрия и Пруссия готовы перегрызть глотки друг другу; Россия и Швеция ведут непримиримую войну друг с другом. Нас ждут большие проблемы во взаимоотношениях с Нидерландами; мне также хочется, чтобы между Россией и Турцией было заключено соглашение о ненападений. Поэтому, чтобы вновь восстановить баланс сил в мире, я обязательно должен пристально следить за этими державами.

— Вы взвалили на себя в некотором роде непосильную задачу, — сухо заметил ему герцог.

Премьер-министр, казалось, не слышал его слов. Он, не переставая, расхаживал взад и вперед по своему кабинету, постоянно думая об одном и том же.

— ..Да, мы обязательно должны восстановить баланс сил, — повторил он, отчего создавалось впечатление, будто этот человек разговаривал сам с собой; затем, словно вспомнив внезапно о присутствии герцога, Питт продолжил:

— В настоящее время Франция ведет себя не столь агрессивно. Закончившаяся война обошлась этой стране в четырнадцать миллионов франков, но победа в Америке пробудила в ней жажду крови.

— Более того, — заметил премьер-министр, — французы обожают интриги. Они рождаются во Франции и являются частью ее существования. Что бы ни заявляли вам французские министры, на деле они всегда имеют в виду нечто совершенно противоположное. Внешне кажется, что нет во всем мире другой такой страны, которая относится к нам более дружественно, более внимательно, чем Франция, но я хочу знать, что творится внутри, за закрытыми дверями. Я желаю выяснить, что они думают о нашей державе, как относятся французы к претензиям, выдвигаемым Испанией и Голландией; к кому они питают симпатии после того, как английский посол отправляется спать.

— Вы действительно считаете, что я могу оказаться полезным для вас? — поинтересовался герцог.

— Я просто уверен в этом, — заявил ему Питт с одной из своих чарующих улыбок, которые имели такую власть над людьми, что заставляли их ревностно служить премьер-министру, чего бы им это ни стоило.

Какое-то время герцог Мелинкортский хранил молчание, и Питт, наблюдая за ним, испытывал удовлетворение от спокойствия и сдержанности, которые были основными чертами характера этого человека. Значит, он не ошибся в своем выборе, теперь он был уверен в этом, хотя немногие в Лондоне согласились бы с ним.