Мадам Бертин пустила в ход ультрамодные оттенки:

«блошиная лапка», «блошиное брюшко», «бледная блоха», «молодая блоха»и даже «дряхлая блоха», — продолжал генуэзец. — Смех, да и только, ваша светлость, наблюдать, до какой глупости могут дойти люди!

Но вы можете быть совершенно уверены в том, ваша светлость, — заявил лакей, — что, раз люди смеются над этим, значит, все эти затеи — чистое убожество. На деле такая известность на руку только мадам Бертин, которая поднимает цену на свою продукцию. Спрашивается, а кто же будет платить за все эти безумства? Только народ!

После того как туалет был закончен, герцог окликнул Аме, которая в этот момент находилась в гостиной и оттуда наблюдала за ним, после чего они вместе направились в зал.

Герцог и девушка были уже на полпути и достигли того места, где лестница разветвлялась, Аме, пользуясь тем, что слуги, ожидавшие их появления внизу, не могут услышать разговор, обратилась к герцогу.

— Подождите, монсеньор! — тихо проговорила она. — У вас расстегнулась пряжка на туфле.

Герцог остановился и поставил ногу на ступеньку лестницы выше, чем стоял сам. Девушка опустилась на колено, чтобы поправить пряжку, хотя герцог был уверен в том, что с обувью у него все в порядке. Когда девушка притронулась к пряжке, он услышал ее тихий голос:

— Мадемуазель Лаваль рассказала мне, что в этом замке есть тайный ход, которым вы, ваша светлость, могли бы воспользоваться в том случае, если захотите навестить ее. Она просила меня передать, что вы, при желании, могли бы достать ключ, но просила ничего не говорить об этом герцогу де Шартре.

— Достаньте ключ, — коротко распорядился герцог и, не говоря больше ни слова, продолжил свой путь в гостиную.

И герцогу Мелинкортскому, и Аме казалось, что этот вечер никогда не закончится. Его светлость почувствовал, что выпитое вино плохо на него действует. Кроме того, он ясно сознавал, что мадемуазель Лаваль не составит труда выглядеть настолько привлекательной, насколько ей прикажут.

Когда они все вместе сидели за картами, герцог Мелинкортский постоянно ощущал, как эта женщина то и дело слегка касалась своим белым плечом рукава его камзола; он ощущал необычайный запах ее духов, ловил зовущий взгляд ее глаз, когда она поглядывала на него из-под длинных ресниц.

В то же время он видел улыбку на багровом лице Филиппа де Шартре, заметил, как тот сцеплял вместе свои толстые пальцы, как бы испытывая большое удовлетворение.

Пока мадемуазель Лаваль пыталась соблазнить его, прикасаясь мягким плечом, маняще улыбаясь полуоткрытыми губами, его светлость отметил для себя, что их ни на одну секунду не оставили наедине. Хозяин дома постоянно находился рядом с ними; если же он отлучался куда-нибудь, оставался кто-нибудь из гостей. Все это было подготовлено заранее, герцог в этом был полностью уверен, а когда он вспомнил о том, что Аме сообщила ему на лестнице по дороге в гостиную, настроение его заметно улучшилось.

Ведь это так похоже на женщин — играть не в ту игру, которую кто-то ждет от нее, и если бы он получил доступ в комнату мадемуазель Лаваль, со временем смог бы отыскать выход из замка.

Было уже два часа ночи, когда игра в карты наконец закончилась и у всех присутствующих осталось единственное желание — поскорее отправиться спать. Филипп де Шартре лично отправился проводить своего именитого гостя до его покоев.

В коридоре дежурили рослые молодые лакеи; было очень поздно, но герцог не смог удержаться от того, чтобы не сказать, когда они дошли до его спальни:

— Я вижу, вы не хотите рисковать.

Герцог де Шартре без труда уловил скрытый смысл и лишь рассмеялся.

— Вам следовало бы по достоинству оценить мою настойчивость, дорогой Мелинкорт.

— Уже оценил! Смею заверить вас, — ответил ему герцог Мелинкортский.

Они церемонно раскланялись, а после того, как герцог Мелинкортский прошел в гостиную, он услышал, как за ним закрылась дверь, а затем раздался звук, который нельзя было спутать ни с каким другим, — поворот ключа в замке.

— Спокойной ночи, дорогой, — донесся из-за двери насмешливый голос Филиппа.

Потом послышался замирающий звук шагов, но, как понял герцог, уходил только Филипп де Шартре. Герцог Мелинкортский был уверен в том, что лакеи останутся у дверей его апартаментов на всю ночь. Выждав немного, его светлость направился в спальню, которую занимала девушка. Он отослал Аме спать три часа назад, отдав довольно резким тоном соответствующее распоряжение и щелкнув пальцами.

— Как вы заботитесь о своем паже, — тихо заметила ему мадемуазель Лаваль.

— Те, кто работают на меня, никогда бы этого не сказали, — ответил ей герцог, — но этот мальчик доводится мне двоюродным братом, и я обещал его матери, что буду относиться к нему мягче, чем к остальным. Хотя, на мой взгляд, это ошибка: с мальчиками необходимо обращаться как можно строже, для того чтобы воспитать в них твердость.

— Но к девочкам это, разумеется, не относится? — спросила мадемуазель Лаваль. — И к женщинам, наверное, тоже?

— Ну конечно, нет, — согласился с ней герцог Мелинкортский, подыгрывая шутке, уверенный в том, что от него ждут именно такого ответа, — с девочками и женщинами следует обращаться ласково, их нужно защищать.

Какими же мы были бы мужчинами без их ласкового к нам отношения, без их мягкости и, разумеется, без их… благородства?

В этих словах таился скрытый смысл, который мадемуазель Лаваль сразу сумела разгадать; а затем, как и предполагал герцог Мелинкортский, эта дама бросила быстрый взгляд в сторону хозяина дома, после чего томно потупила взор и притворно надула губки.

— Это не всегда возможно, — прошептала она.

Герцогу едва удалось расслышать эти слова, и поэтому он был твердо уверен в том, что больше никто за столом уловить их не мог.

— Для того, кто имеет смелость замахнуться на невозможное, все в конце концов оказывается возможным, — сказал герцог и увидел, как заблестели глаза женщины, и в который раз она прижалась плечом к его руке.

Аме давно ушла спать, но герцог Мелинкортский понимал, что ему придется разбудить девушку и выслушать все то, о чем она не успела рассказать ему на лестнице.

Он потихоньку постучал в дверь ее спальни, но ему никто не ответил. Тогда герцог открыл дверь и, подойдя к кровати, увидел, что она пуста, в нее даже не ложились. Охваченный внезапной тревогой, герцог быстро обвел комнату взглядом. Что могло с ней случиться, где она сейчас?

Но затем в дальнем конце гостиной он заметил то, что ускользнуло от его взгляда, когда он вошел в комнату.

Пламя в камине едва-едва теплилось — от тех поленьев, которые весело потрескивали и пылали ярким огнем, теперь остались лишь тлеющие угольки. На пол, перед камином, была брошена тяжелая медвежья шкура, и на ней в своем бархатном камзоле, повернув лицо к огню и подложив под голову руки вместо подушки, лежала Аме.

Девушка свернулась калачиком, как ребенок, и личико ее казалось совсем юным. Длинные и темные ресницы покоились на щеках. Герцог опустился на колено и, когда приблизился, чтобы тронуть девушку за плечо, заметил, что она, должно быть, плакала перед тем, как заснуть, у его светлости не было в этом ни малейших сомнений — на щеках остались следы слез, дыхание было прерывистым и даже во сне она иногда всхлипывала, возле нее лежал скомканный и мокрый носовой платок. Какое-то время герцог смотрел на это юное создание, затем тронул девушку за плечо. Она просыпалась медленно, затем на какое-то мгновение ее сонный взгляд задержался на герцоге, а потом она улыбнулась ему.

— Вы приснились сейчас мне.

— В это время вам надлежало быть в постели, — ответил ей герцог, — но сначала расскажите мне все о том тайном ходе.

После этих слов девушка окончательно пришла в себя, потом потянулась, чтобы прогнать сон, как это делает уставший ребенок.

— Сейчас уже слишком поздно, — проговорила она наконец, взглянув на фарфоровые, усыпанные бриллиантами часы, которые стояли на каминной полке. — Теперь уже слишком поздно идти куда-нибудь, ваша светлость.