Слышал я неоднократно жалобы некогда знаменитых спортсменов на последующий абсолютный неинтерес к ним — и всегда думал, что во всем есть свои печальные закономерности.

Память наша — справедливо избирательная — все равно сохранит его красавцем: во всех смыслах.

Обычно знаменитые спортсмены (и Воронин не стал здесь исключением) водят призрачную, как показывает время, дружбу со знаменитыми, в свою очередь, артистами или другими работниками искусства. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из звезд большого спорта когда-либо дружил с нищим непризнанным художником или голодным непечатающимся поэтом. Престижность как основа приятельских отношений, как правило, имеет обратную сторону.

Но Воронин, тоже узнавший страдания утраченной престижности, очень хорошо все понимал про себя и других. Он никогда не пытался возобновить знакомства с теми, кто ушел от него вместе со славой действующего игрока. Держался тех немногих, для кого память о его футболе еще хоть что-то значила…

Женщины тянулись к нему все равно, не желая замечать изменившегося облика, бедности и оставшейся во вчерашнем дне славы.

Я стал свидетелем последнего из красивых его романов.

Журналистка Людмила Н. — я бы мог изменить ей имя, но тогда потеряется подробность, по-моему, необходимая рассказу об уходящем Воронине: жена Валя, услышав, что он какую-то женщину называет по телефону Людмилой, выхватила трубку и отчитала абонентку, приняв ее за фигуристку Людмилу Пахомову (она не могла поверить, что ее избалованный дамским вниманием муж согласится на возлюбленную рангом ниже) — дама интересная и многоопытная, влюбилась в него с девической трепетностью, смело согласившись перенести впечатление, которое произвел на нее Валерий прежних лет, в реальность середины семидесятых годов, когда обожаемый мужчина и пил без былой элегантности, и припадкам бывал подвержен. Людмилу Н. склонны обвинять и в рациональности, и в прагматичности. Но я считаю, что самой настоящей она оказалась в бескорыстии чувств своих к Воронину — человеку, которого поняла она, как мало кто из женщин.

Валерий Воронин сделал в футболе как игрок все ему положенное. А дальнейшему помешало нездоровье…

После неизбежного разрыва с журналисткой Валерий скоро вступил во второй свой брак.

В новом браке — благотворительном и с той, и с другой стороны, при том, что в любви второй жены к Воронину у меня нет никаких сомнений, — красотку-танцовщицу сменила работница с автозавода Марья Трифоновна. Она была постарше Валерия, в отношении к нему проявляла себя матерински. Выхаживала после пьянок, одела, обула. Правда, в донашиваемом старье он смотрелся лучше, чем в дешевых костюмчиках. Жили у Марьи Трифоновны — в заводском доме у нее была комната в двухкомнатной квартире. На стенку он повесил какой-то яркий футбольный плакат. Смеялся: «Посмотри, в какой обстановке доживает бывшая звезда». Он по-своему был привязан к Марье Трифоновне. Но отчаянно скучал в этой добропорядочности. Умолял жену одного из приятелей: «Научи мою Машку светской болтовне!»

Марья Трифоновна, когда невтерпеж ей становилось от его художеств, кричала, пугала: «Я тебя брошу!»

Он смеялся: «Подберут».

Подобрали.

После внезапной смерти второй жены он совсем уж потерялся. Действительно опустился. И нашли его с проломанной головой возле Варшавских бань…

В сознание он так и не пришел, но руками изображал, словно держится за руль автомобиля, — силился чего-то объяснить про себя…

Как будто можно объяснить…

К несчастью, удел большинства превосходных, знаменитых и даже великих игроков — забвение — или, точнее, вытеснение их из памяти публики новыми именами. Но тем более интригуют те личности в футболе, кто, вопреки печальному обыкновению, не забыт. На рубеже наступающего века мы все чаще вспоминаем Валерия Воронина — футболиста московского «Торпедо» и Сборной страны, чемпиона СССР и призера мирового чемпионата — мастера, чья наивысшая слава пришлась на середину 60-х годов. Красавец и атлет Воронин узнал всю полноту признания — журналисты выдвигали его в символические сборные мира чаще, чем Льва Яшина. Вместе с тем, несомненная ПРЕЖДЕВРЕМЕННОСТЬ, отличавшая Валерия и в стиле поведения, и во взглядах на игру, весьма осложнила жизнь его, превратив в фигуру трагическую. Однако с завидной, как отчетливо понимаем мы сегодня, судьбой.