— Угу, — кивнул Мишин. — И теперь фитиль уже догорает.
Он чиркнул спичкой и зажег трубку. Какое расточительство, подумал Николай, десять франков вылетели в трубу.
— Хорошо, Фред, — задумчиво продолжал богатырь, пуская густые голубоватые струйки дыма. — Все это мне тоже известно, больше того, я давно этого ждал. Двоевластие всегда взрывоопасно. Но скажи, что такого особенного в этой австралийке, кроме того, что она проделала, может быть, самое дальнее из всех мыслимых путешествий последних лет?
— В ней самой? Ничего. — Донован слегка улыбнулся, видя, как у Мишина от удивления вытягивается его широкое лицо. — Ты и сам был близок к этому выводу, дружище. Джейн Диксон форсировала развитие кризиса не в силу своей какой-то особой ценности, а в силу того, что она символизирует науку.
Снова пауза. Мишин яростно пыхтел трубкой, заглушая скрежетание шарманки.
— При чем тут наука? — взорвался он наконец. — Борьба за власть!
— Знание — сила, — парировал священник. — Это не я сказал, а один умный человек много веков назад.
Иван Мишин помолчал, нервно моргая. Что-то неуловимо изменилось в нем, и Николай почти физически ощутил, как под прямыми русыми прядями волос молниеносно работает холодный, расчетливый ум.
— Так… — медленно протянул Мишин. — Так, так. Значит, опять цитируем крылатую фразу Фрэнсиса Бэкона.[16] Прикладная наука, а? Доброе старое человечество опять меня удивило, я не верил, что дойдет до этого раньше, чем лет через сто. И кто этот человек? Новый Архимед? Может быть, новый Ньютон… или Эйнштейн? Где? У мсье Луи?
— К сожалению, я не имею права отвечать на этот вопрос, — покачал головой Донован.
— И не надо, я догадливый. Но ты, по крайней мере, должен сказать, на какой стадии находятся разработки. Это дело подобно динамиту, Фред, сам понимаешь. Если такой человек действительно существует, Аренс будет готов ходить по колено в крови, лишь бы наложить на него свою лапу. Баумштед тоже. Об остальных и говорить нечего. Ну?
Отец Донован зябко потер ладонь о ладонь.
— Для кризиса еще рано. Игра постепенно грубеет, однако, думается, до настоящей схватки дело дойдет месяца через два-три. Кто бы ни попытался тягаться с мсье Луи — Аренс или Ален Буше, потому что не исключено, что у Буше есть свои планы, — прежде ему следует хорошенько подумать. А тебе советую подготовиться. Перевести наличные деньги в более крупные купюры, обеспечить надежный канал, с тем чтобы их можно было потом получить… Хотя что я тебе говорю, ты все это не хуже меня знаешь.
— А что ты посоветуешь нашему молодому другу?
Оба посмотрели на Николая так, словно видели его впервые и пытались оценить, сколько он стоит.
— Спокойно возвращаться домой, — сказал Донован. — Думаю, серьезная опасность ему не грозит. Его участие в этой истории было самым минимальным, периферийным. Если бы было что-то из ряда вон выходящее, Буше не оставил бы его в покое столько времени.
Мишин кивнул и принялся разжигать почти погасшую трубку.
— Похоже на то… Слышишь, что советует тебе старый человек, Коля? Возвращайся домой… и поаккуратней там! Никаких романтических историй с молодыми дамами. Если приспичит, сходи к мадам Хильде, ее девочки не вмешиваются в мировую политику. Ладно, иди. А я попробую обыграть в шахматы старого хрыча иезуита и вытрясти из него еще что-нибудь.
— Не выйдет у тебя ни то, ни другое, — возразил отец Донован. — До свидания, Ник. Все-таки будь осторожен.
Находясь все еще под впечатлением услышанного, Николай, как во сне, вышел из кабинета, спустился по лестнице и прошел через пустой мрачный салон, где Жано уныло подметал пол между столиками. На улице его ослепил свет ясного сентябрьского утра, и он, щурясь, свернул налево. Печальная мелодия шарманки лилась вдоль тротуара. Сквозь прикрытые веки Николай взглянул на шарманщика — старый слепой в черных очках, с торчащими седыми волосами и бородой, одетый в заштопанное, грязное пальто. Странно, но ботинки и брюки почему-то выглядят новыми, отметил он, но не успел оглянуться, как старик отбросил шарманку в сторону, одним прыжком подскочил к нему и молниеносно сунул в подбородок что-то твердое и холодное.
— Не шевелись! — голос был не стариковский, а живой, резкий и угрожающий.
Прежде чем он успел отреагировать, кто-то завел ему руки за спину, и на запястьях щелкнули наручники. С соседнего перекрестка галопом выскочили два коня, впряженные в черную карету с узкими окошками. Стоящий на козлах кучер дернул поводья. Повозка остановилась, двери сзади отворились, и двое из нападавших грубо втолкнули Николая внутрь. Он всей своей тяжестью плюхнулся на живот, изо всех сил вертя шеей, чтобы не удариться лицом в дощатый пол. Возле его носа оказались чьи-то давно не чищенные ботинки. Двери закрылись, и стало темно. Колеса застучали по брусчатке, карету затрясло. Все продолжалось не более тридцати секунд.
«Ловушка, — подумал он. — Донован явно ошибся. Каким-то образом я оказался замешанным в этой игре гораздо глубже, чем предполагал. Буше и сейчас обо мне не забыл…»
— Вставай!
Кто-то помог ему подняться с пола и сесть на узкую грубую скамью в глубине купе, спиной к кучеру. В зыбком свете, проникающем сквозь решетки, он увидел, что внутри, кроме него, находятся еще двое. Один быстро обыскал его, забрав пистолет и нож. Другой держал автомат и безучастно насвистывал сквозь зубы какую-то мелодию.
С руками за спиной было страшно неудобно устойчиво сидеть на подскакивающей скамье. Упираясь в пол расставленными ногами, он пытался удержать равновесие, поглядывая одновременно сквозь узкое оконце. Здания были знакомые. С рю де Виктоар они свернули на бульвар Максимильена. К Префектуре, решил Николай Бенев. Все ясно.
Через несколько минут повозка остановилась, как он и предполагал, в тенистом дворе Полицейской префектуры, огороженном со всех сторон высокими стенами. Дверца отворилась, и охранники вытолкали его наружу. Николай неловко спрыгнул на землю и огляделся. Вокруг было полно карет и лошадей, между ними сновали вооруженные полицаи. Ему казалось, что сегодня здесь как-то слишком оживленно, хотя сравнивать было не с чем, никогда прежде он здесь не бывал.
Его повели налево, к узкому входу с едва державшейся на петлях дверью, потом по крутой лестнице, по мрачному коридору второго этажа и наконец привели в просторную комнату с окнами во двор. Регистратура.
Формальности длились невероятно долго. За письменным столом в углу чиновник с усами моржа терпеливо заполнял бланки, в то время как другие трое суетились вокруг Николая с измерительными инструментами и диктовали бесконечное множество данных по старой системе Бертильона. Потом ему пришлось четверть часа сидеть неподвижно, чтобы полицейский художник сделал его портрет в профиль и анфас. Ему не задали ни единого вопроса, видимо, знали, с кем имели дело. Но то, что с него сняли наручники и так долго с ним возились, до некоторой степени успокаивало. Вряд ли они стали бы тратить чернила только ради удовольствия получить тщательно обмеренный труп.
— Готово, — констатировал, наконец моржовый ус, подписывая что-то в уголке рисунков. — Можете забирать.
Охрана опять вывела его в коридор. По другой, еще более узкой лестнице он спустился в подземелье, едва освещенное висящим на стене фонарем, под которым неподвижно сидел сторож с ружьем на коленях. Он даже не взглянул на двух своих коллег, пока они открывали одну из множества камер и заталкивали туда пленника. Потом железная дверь захлопнулась, и впервые за последний час Николай остался наедине со своими тревогами.
Камера была тесная, с влажными бетонными стенами, на которых красовались сотни надписей, нацарапанных острыми предметами, ногтями или просто грязными пальцами. Под самым потолком торчала разбитая лампочка внутри покрытого паутиной проволочного абажура. Маленькое окошко с тяжелой железной решеткой было на уровне земли и смотрело во двор. Сквозь грязное стекло была видна подрыгивающая лошадиная нога, отгоняющая надоедливых мух. В камере не было никакой мебели, кроме голых дощатых нар и гнусного на вид ведерка в углу. Ежась от холода и смутных страхов, Николай попытался рассуждать логически.
