– С каких пор твои орлы проституток защищают? Переквалифицировались, что ли?

– Говорят, он черный, как головешка, еще и в очках темных был, они решили, что чурка. А девчонка – беленькая, наша.

– Девчонку нашли?

– Нет. Сбежала. Но бойцы ее внешне хорошо знают, говорят, из сочувствующих.

– А прокурор как?

– Плохо. Они сначала его отпинали как положено, а он вроде стал орать, что уничтожит коричневую заразу и всех скинхедов пересажает пожизненно, вспомнил про Баязитова.

– То есть понял, с кем дело имеет?

– Там трудно не понять, пацаны конкретные.

– Слушай, – мозг Стырова наконец окончательно проснулся и заработал в полную силу, – так это нам на руку! Он теперь из кожи вылезет, но такое обвинение обеспечит, что страна вздрогнет! Это же то, чего мы хотели! Так?

– Так-то оно так, – согласился Трефилов, – если выживет.

– Что, так плох?

– Не то слово. Потеря крови критическая. Его нашли случайно, в три ночи, сколько он часов в подворотне пролежал, неизвестно. Без сознания, пульс не прощупывался. Сначала ментов вызвали, а те уже «скорую». Эскулапы глянули – труп. И – в морг. Тут менты наконец удосужились документы разглядеть. Всполошились. Короче, разбудили дежурного врача, чтоб осмотрел. Тот и обнаружил, что сонная артерия вроде еще пульсирует. Срочно в реанимацию. В общем, фильм ужасов.

– Ну, раз в реанимации – вытащат. Следи за процессом.

– Потому и звоню. Ему необходимо срочное переливание, а крови нужной нет.

– Как это – нет крови? – оторопел Стыров. – Пусть в других больницах поищут. Со станцией переливания свяжутся. Он нам живой нужен, слышишь? Слишком много узелков на нем сходится.

– Да ищут уже. Всех на ноги поставили. У него группа очень редкая, а сегодня, как назло, два случая тяжелых – роженица в Отто и ребенка сбили на улице, он в Мариинской. Вся нужная кровь туда и ушла. Врачи говорят, так всегда бывает по закону парности.

– Какому закону?

– Ну, типа, беда не приходит одна. Я тут за последний час столько информации получил, диссертацию по проблемам переливания крови могу писать. Можете себе представить, у нас сейчас на тысячу народа всего тринадцать доноров! В два раза меньше, чем в Европе.

– Капитан, – оборвал его Стыров, – ты хочешь меня завербовать в научные оппоненты? На кой хрен ты мне это говоришь? Раз доноры есть, пусть найдут нужного! Помоги, в конце концов! Возьми машины, ребят, адреса пробейте, учить надо? В прокуратуре-то знают? Чего не чешутся? Или спят и видят, как на поминках шефа погуляют?

– Да нет, все уже на ногах. Только толку мало. Не ведется у нас учета доноров, товарищ полковник, в том-то и дело! Ни единой информационной базы, ни резерва крови...

– Ты хочешь сказать, канава?

– Типа того. Засада со всех сторон. Тут в реанимации доктор работает, у него та же группа, так отдыхать уехал! Вроде последний раз какому-то больному много крови отдал, больше, чем положено, сам чуть коньки не двинул, его и отправили в отпуск.

– Трефилов, – чуть не зарычал полковник, – ты сейчас кто – капитан разведки или Путятя? Мозги твои где? Если есть человек, которому этот доктор давал кровь, значит, есть донор!

– Шеф, – нисколько не обиделся капитан, – вы – гений!

Ложиться больше Стыров не стал. Принял душ, заварил чай, сделал бутерброд с сыром, и только-только вознамерился откусить, снова заголосил мобильник.

– Товарищ полковник, извините, – голос Трефилова был серьезен и строг, – мы нашли того больного, которому доктор давал кровь.

– Ты теперь меня о каждом прокурорском пуке информировать станешь? – желчно поинтересовался Стыров. – Нашли – действуйте.

– Товарищ полковник, это Баязитов.

– Баязитов-хренозитов... Что?!

– Вот именно. Его уже готовят к прямому переливанию.

Стыров отодвинул чай и бутерброд – расхотелось.

Какие фортели иногда выписывает жизнь... Ни в какой спецоперации не предусмотришь, будь ты хоть сто раз гений.

Трагичность происходящего в данный момент волновала полковника мало. Драки, смерти, кровь – это обыденность, ничего интересного, а то, что закрутилось вокруг – или внутри? – этой банальной, в общем-то, истории, представлялось настолько красивым и высоким, что дух захватывало. Вот и говори потом, что Провидение не вмешивается в наши грешные дела...

Обвиняемый в убийстве бандит-скинхед сейчас ценой своей крови спасает жизнь своему главному обвинителю – городскому прокурору, человеку, который мог бы стать его отцом, но бросил его в младенчестве.

– У-ух! До чего элегантно! – шумно втянул воздух Стыров и благодарно перекрестился. – Спасибо, Господи! Я всегда знал, что лучший профессионал в нашем деле – это Ты.

Ваня не понимает, куда его везут. Вроде бы и не спит, но от уколов, которые теперь ему ставят каждый вечер, голова вообще не возвращается в нормальное состояние. Постоянные шумы и вязкость. Сама черепушка – то звонкая и маленькая, как серебряный елочный шарик, то огромная, тяжелая и неровная, как голова у снеговика. Зато ничего не болит. Ни тело, ни руки, ни ноги, ни сама голова. Такое ощущение, что их просто нет. Вроде как Ваня – это неподвижное бревно, корявое и сучкастое, чтоб не скатиться с кровати. А в другой раз вроде и не бревно, а большой воздушный шар, заполненный густым киселем. Кисель перекатывается, побулькивает, вот-вот выльется, но не выливается, потому что шар туго завязан у самого подбородка. Но все равно надо быть очень осторожным, чтоб не наткнуться на острый сучок и не проколоть тонкую оболочку. Выльется кисель, станет мокро, все подумают, что Ваня под себя сходил. Стыдно.

Сначала его попытались разбудить, даже по щекам похлопали, кто – непонятно. Не то охранник, не то доктор. Может, на суд ехать пора? Ваня на суд не хочет, поэтому делает вид, что спит. Или вправду спит. Самому непонятно.

Сквозь хитрые щелочки ресниц видны длинный коридор, вытянутые серебристые лампы сверху. Каталка под Ваней покачивается и скрипит. Так противно, что в ушах чешется.

Это уже суд? Или еще тюрьма? Он не знает, кто его везет. Только слышит два мужских голоса, совсем незнакомых. Разве в суде можно лежать? Ни разу про такое не слышал. Наверное, как доедут, его и разбудят.

Они же думают, что он спит! А если совсем не просыпаться? Тогда он и Путятин наказ выполнит – молчать, и против матери не пойдет – врать не станет. Все быстро и кончится. А вдруг суд опять отменят? Скажут, засудим, когда проснется. Да и неловко как-то – все на своих ногах, а он – на каталке, как больной.

Каталку впихивают в лифт, кабина не то поднимается, не то опускается – не уловить, но на месте не стоит, это точно. Снова везут по длинному коридору, вталкивают в какую-то комнату. Ване кажется, что он тут уже был. Когда? Зачем? Круглый большой светильник на потолке, как много-много солнц, даже жарко от него, высокий стол справа, тоже вроде знакомый, на нем кто-то лежит. Вокруг Вани начинают суетиться странные люди, и он плотнее закрывает глаза, чтоб его игру не разгадали. Что-то мокрое, как пиявки, присасывается к груди, Ваня терпит. Чем-то опоясывают лоб. Перетягивают плечо.

«Фиг вам! – радуется Ваня. – Ни за что не проснусь!»

– Чего-то он хиловат для донора, – слышен сомневающийся голос. – Не угробим парня?

– Много разговариваешь, – обрывает второй. – Следи за давлением. Знаешь ведь, кого спасаем.

А, понимает Ваня, это сон! Он такой уже видел! Про старшего брата, который вдруг нашелся и его спас. Тогда где Клара Марковна? И тот доктор-абхаз? Должны быть тут, поглядеть бы! Он так давно их не видал, даже соскучился! Жалко, глаз открывать нельзя, потому что – сон.

«Ладно, – Ваня улыбается, незаметно, чтоб никто не увидел. – Когда Клара Марковна ко мне подойдет, я глаза и открою! Будто не спал! Вот она удивится!» В тот раз снился сон, что брат спас его. А теперь, значит, он, Ваня, спасает брата? Правильно, так и должно быть, они же – родня! А то, что доктор – абхаз... Ну, абхаз. Не чурка же! Катюшка тоже наполовину татарка. И что? Сестренка ведь! Самая лучшая!