Почему-то Ваня сообразил сразу, что именно их всех так насторожило.

– Да это я по отчиму Баязитов, – пояснил он. – А на самом деле – Ватрушев.

– А отчим кто? Чурка?

– Татарин... был, – пожал плечами Ваня. – Пришили его.

– Жалел?

– Еще чего! Этого урода...

– А чего мать за него вышла? Любила? – продолжал допытываться татуированный.

– Беременная была...

– Вот! – довольно осклабился старший. – Живой пример. Насилуют наших женщин, брюхатят, а потом... Чего погоняло не сменишь? – в упор взглянул он на Ваню. – С таким ходить не западло?

– Уж меняю, – соврал вдруг Ваня. – Скоро паспорт на Ватрушева будет.

– А вообще как к чуркам относишься? – подобрел белобровый.

Вопрос поставил Ваню в тупик. Отчима он ненавидел совсем не за то, что тот родился татарином, а за то, что был по жизни натуральным козлом. Другие чурки Ваню никогда не волновали. Национальностью друзей он вообще не интересовался, над материными страхами в отношении кавказцев открыто потешался. Даже тот, который чуть не убил Бимку, был для Вани гадом, сволочью, подонком, но – без национальности. Однако тут – Ваня чувствовал – требовался жесткий и однозначный ответ. Мужской. И Серега Сарычев смотрел на него с выжидательным прищуром, типа: вопрос не для детского сада!

– Понаехали, блин, – выдохнул Ваня презрительную фразу, которую слышал в день по десять раз: в трамвае, метро, булочной. – Плюнуть некуда.

Чего сказать больше, он не придумал, но, как выяснилось, и этого вполне хватило, потому что тут же раздался общий одобрительный гул и все как-то сразу расслабились.

– Правильно мыслишь, – кивнул белобровый. – Пришел по адресу. Спортом интересуешься?

– КМС по боксу..

– Молоток. Нам подготовленные бойцы нужны. Рим, возьмешь над ним шефство. Ну, там, с литературой познакомишь, о нашей деятельности расскажешь. Имя есть?

– Иван... – пожал плечами новичок.

– Да не свое, конспиративное. Мы же в оппозиции, понимать надо. Я, например, Борман.

– Есть! – обрадовался Ваня, вспомнив свое школьное прозвище, которым его наградил учитель физики, когда во время урока в него, отвечающего у доски, кто-то пульнул огрызком яблока. – Ньютон!

– Ньютон? Прикольно. Не жид, случаем? – насторожился главный.

– Нет, – хихикнул кто-то из парней, – ученый, старый, седой такой, ариец. Законы всякие умные придумывал.

– Законы – это хорошо, – кивнул татуированный. – За Россию для русских сражаться готов? – снова пристально взглянул он на Ваню. – Стать чистильщиком, санитаром?

– Кем? – не понял Ваня.

– Солдатом расовой войны? Воином-освободителем? Уничтожать черную нечисть и возрождать великую Россию?

От этих прочувствованных и суровых слов Ваня чуточку оробел, поскольку никогда раньше никто к нему с подобным не обращался, но тут же взял в себя в руки и почему-то вытянулся по стойке «смирно»:

– Всегда готов!

Ну что там у нас сенаторы? – Стыров потер сухие горячие руки и нажал кнопку телевизионного пульта. – Устрашились коричневой чумы?

«Закон прошел единогласное одобрение Верхней палаты, – радостно доложила красивая дикторша. – Уже сегодня этот акт будет направлен на утверждение Президенту Российской Федерации».

– Ну вот же! – довольно хмыкнул Стыров. – Можете, когда захотите! Что там у нас для главы государства приготовлено? Хорошие пугалки, яркие.

– Он с удовольствием вгляделся в цветные фотографии плакатов, с которых кричащими буквами вопила надпись: «Смерть жидам!»

– Сколько их будет? – Полковник заглянул в сопроводиловку. – Черт, не многовато ли? Хотя если иметь в виду российские расстояния... Значит, появятся эти живописные заминированные полотна уже послезавтра, сразу от Калининграда до Сахалина. Гуд!

Он еще раз внимательно вгляделся в фотографии, пытаясь понять, что именно не давало глазам отлепиться от снимков.

Какая-то лажа. В чем? Фон? Хороший фон, правильный. Текст? Корявые размашистые буквы, будто чертила яростная мстительная рука.

Буквы...

Вот! Ну, конечно! Профи, твою мать! Ничего доверить нельзя, ничего! Будто в песочнице играют в солдатиков. ..

– Банщикова ко мне!

– Майор, – сверлил он через минуту темечко подчиненного, – глянь-ка свежим взором. Ничего странного не наблюдаешь?

– Нет, товарищ полковник, – честно ответил Банщиков. – А что? Мы их через экспертов пропустили, через психологов.

– Разогнать вас всех надо, – ледяным тоном сообщил Стыров. – И весь отдел твой, и всех экспертов. Может, в Эрмитаж пойдете? Или в Русский музей?

– Не понимаю, – подобрался майор.

– Не понимаешь? Лучше гляди! Почему на всех плакатах почерк один? Что, Веласкес на космическом корабле над Россией-матушкой промчался, по пути разрисовывая фонарные столбы? Или все вокруг идиоты? Как ты с экспертами?

– Но, товарищ полковник, такой и задачи не стояло, чтоб различия в глаза бросались.

– Значит, теперь стоит. Исправить. Немедленно.

– Да как? – чуть ли не взвыл вспотевший майор. – Все уже самолетами отправлено. Завтра же ночью вешать начнут.

– Значит, верни самолеты! – заорал Стыров. И тут же осекся: – Что, заменить не успеем?

– Никак нет...

– Черт! И отменять нельзя.

– Товарищ полковник, я уверен, никто, кроме вас, на это внимания не обратит! – заторопился Банщиков. – Сравнивать, что ли, станут? Как? Для этого надо несколько плакатов в одно место свезти! А мы же их после парочки-троечки взрывов сами поснимаем...

– Поснимаем... Вот и пресса поснимает. А на фотографиях и сравнит, как я сейчас! Ладно. Имей в виду, если что... если хай поднимется, я тебя с твоими экспертами...

– Разрешите идти, товарищ полковник? – вытянулся Банщиков.

– Иди, – хмуро позволил Стыров.

Кроме следователя, к Ване никого не пускали. Ни мать, ни Алку, ни ребят. И тот доктор, чурка, который лицемерно улыбался и все пытался влезть Ване в душу, тоже куда-то исчез. Вместо него за Ваней наблюдала толстая очкастая тетка, Клара Марковна. Вела она себя так, будто вместо Вани, человека, на кровати лежала куча дерьма: брезгливо проверяла пульс, как мясо на рынке, мяла короткопалыми руками Ванино больное плечо, передергиваясь, словно ей было противно, светила ему в зрачки тощим фонариком. А потом демонстративно мыла руки прямо тут, в палатной раковине, будто хотела еще больше унизить.

Следователь, Ваня слышал, каждый раз у нее допытывался, когда можно будет подследственного Баязитова переместить в тюрьму. Тетка, видать, и следака тоже не жаловала, отвечала грубо и коротко, типа, отвяжись.

– Да хоть сейчас забирайте. Если довезете.

Вот это «если довезете» Ваня совсем не понимал. Вроде чувствовал он себя неплохо, правда, все время будто плавал в каком-то ватном дыму. Руки-ноги почти не шевелились, как свинцом кто накачал, а голова даже по подушке с трудом перемещалась. Повернешься чуть – сразу пузыри в глазах и шум такой, что, кажется, сейчас черепушка треснет.

Конечно, объяснение этому своему состоянию Ваня все равно нашел, не дурак же! Лекарства, в них все дело. Колют его беспрерывно какой-то гадостью, а организм-то здоровый, молодой, спортсмен как-никак, вот и сопротивляется. А колют для чего? Чтоб заставить говорить. Так-то Ваня больше молчит, ни одного секрета организации пока следователь от него не заполучил, а вдруг потеряет контроль? Да еще и бумагу какую-нибудь подсунут подписать? На занятиях в организации их сто раз об этом предупреждали: ничего не говорить, ничего не подписывать. Все будет использовано против вас. Да если б только против него, не беда, но ведь следователь, это прямо спинным мозгом чувствуется, все время в организацию метит! Кто руководитель? Где берут литературу? Получали ли деньги за участие в акциях?

Конечно, исключительно из-за этих лекарств у Вани то и дело в голове мутится. Об этом тоже предупреждали. Он же не сумасшедший! А почему тогда так случается: сидит, допустим, перед ним этот противный следак, чего-то там нудит, и вдруг вместо него у кровати оказывается Костыль. Костыль – свой. Перед ним выделываться не нужно, да и поговорить охота, сколько уже он никого из ребят не видал!