– Информацию новую принес, – показывает листок Костыль. – Смотрите, что в нашем родном городе делается! Причем, особо подчеркиваю, не туфта. Милиционер знакомый снабдил, нам сочувствует, говорит, покажи ребятам. Пусть знают.

– А чего это? – спрашивает Ваня.

– Говорю же, сводка милицейская. За неделю. Читать вслух или сам?

– Читай, – просит Ваня. – У меня буквы прыгают.

– На Сенном рынке шесть азербайджанцев пытались отобрать у прапорщика вневедомственной охраны табельное оружие. Только выстрел в воздух подоспевшего напарника остановил нападавших и заставил их скрыться с места преступления.

Голос Костыля суров и яростен, как всегда, когда он знакомит своих подопечных с новыми фактами зверств черных. Ваня просто чувствует в нем неприкрытую боль и желание ринуться в бой.

– На проспекте Луначарского во время задержания группы квартирных воров, выходцев из Грузии, сержант милиции, защищаясь, был вынужден открыть огонь на поражение. Один из воров убит, сам сержант тяжело ранен.

На проспекте Химиков пятеро кавказцев напали на патрульный наряд милиции с целью отобрать оружие. Один из патрульных получил три ножевых ранения и находится в критическом состоянии. Второй – убит.

На Средневыборгском шоссе за постом ГИБДД сотрудник автоинспекции, пытавшийся остановить автомобиль «Жигули», в котором находилось четверо пьяных граждан Армении, получил огнестрельное ранение в плечо.

– Это же беспредел, Костыль! – возмущается Ваня.

– Это – война, брат, – веско бросает Костыль. – На нашей родине, в нашем городе, против нас, русских, развязана война. И это только сводка последней недели. Не время валяться в постели, нам дорог каждый боец, поправляйся быстрее, брат.

– Я поправлюсь, Костыль, – обещает Ваня. – Только вот как я теперь, у меня же рука...

– Да, ты потерял ее в бою. Но ты жив и у тебя есть вторая рука! А те, про которых я тебе читал сегодня, те, кого убили эти черножопые выродки, – кто отомстит за них?

– Я отомщу, – клянется Ваня. – Встану и отомщу!

– Кому ты собрался мстить, горе мое? – Следователь внимательно и даже как-то участливо смотрит на Ваню. – Тебе тюрьма светит лет этак на -цать, а ты туда же – мстить...

– А где Костыль? – огорчается Ваня. – Ведь даже и поговорить не успели...

– Какой Костыль? А, этот ваш фюрерок местный? Костылев Виктор? Сидит, родимый. В следственном изоляторе отдыхает. Только вчера прокурор подписал продление содержания под стражей. Ввиду серьезной общественной опасности.

– Сидит? – Ваня огорчается просто до слез. – Как же? А кто же будет воевать с черными? Вон они что творят! Стреляют, убивают!

– Эх, Баязитов, ты даже не представляешь, какой бы спокойной и замечательной жизнью мы все жили, если б преступления совершали только, как ты их называешь, черные! Да нам бы недели хватило, чтоб всех их за решетку упрятать!

– А чего ж не упрячете? – огрызается Ваня. – Башляют они вам, да? Продали Россию!

– Башляют, Баязитов, правильно говоришь, только не нам. – Следователь вдруг сильно грустнеет. – Те, кому они башляют, так высоко сидят, что до них и пуля не долетит... Не пойму никак, ты уже пришел в себя или еще нет? Может, врача позвать? Вроде бредил опять...

– Не надо, – хмурится Ваня, – я в порядке.

– В порядке? Тогда скажи мне, Ваня Баязитов, по матери Ватрушев, что плохого тебе лично сделали кавказцы? И таджики? И негры? Каким чертом занесло тебя, нормального пацана, к этим отморозкам? Сестричка у тебя такая славная, мать – интеллигентная женщина, в прошлом научный работник.. Хорошая мать-то!

Мать, конечно, хорошая. Кто бы спорил. Только очень несчастная. С тех пор как не стало Ваниного отца, а он был военным и погиб в Чечне, сражаясь с тамошними чурками, – вот, судьба, раньше ведь Ваня об этом и не думал, что отца у него тоже отобрали чурки, – материна жизнь и не задалась. Она рассказывала, что расписаться с отцом не успела, уехал он из отпуска по срочному вызову командования и погиб, когда Ване полгода всего было. То есть ни сына не повидал, ни фамилии не оставил.

Почему-то представилось, что возвращается с войны отец. Живой и здоровый. Он и не погиб вовсе, а просто эти чечены держали его в плену, как раба. Ваня недавно про это кино смотрел. А отец обхитрил всех, стырил оружие, перебил целый отряд бородатых бандитов и вернулся домой. И вот они вместе с отцом заходят в квартиру, а там – отчим. Перепугался, аж в штаны наложил! И отец берет его за красную бычью шею и прямо пинком спускает с лестницы. Тот летит и орет от страха. А они остаются жить все вместе – отец, мать и Катька. Уж отец-то ни Катюшку шлепать не будет, ни мать колотить! Он настоящий герой, сильный, смелый. А герои слабых всегда защищают. И Ваня приведет отца в школу, и в классе все заткнутся и сразу перестанут дразнить Ваню татарчонком, потому что отца, сбежавшего из чеченского плена, героя, нет ни у кого. А сам Ваня никакой не татарчонок, а сын отца-героя.

Ваня аж захлебывается от такой замечательной картины и тут же еще раз клянется, что, пока отец не вернулся, ни мать, ни сестру он в обиду не даст. И если Роман поднимет на них руку еще раз, то он его точно убьет!

Позвонила жена и предупредила:

– Не задерживайся, помнишь, сегодня к нам дети придут.

Из всех «детей» – дочери, зятя и внука – Зорькин рад был только десятилетнему Сашке. Соскучился. Отношения с дочерью у Зорькина держались прохладные, с зятем и таких-то не существовало. Танька выскочила замуж рано, в восемнадцать лет, за своего школьного учителя, конечно же при полном несогласии Зорькина. Но и не выходить было нельзя – в ее животе уже брыкался Сашка. То есть на всем том, о чем мечталось Петру Максимовичу для единственной дочери – учеба, карьера, семейное благополучие, – пришлось нарисовать жирный крест. Кто виноват? Конечно, зять! Совратил ученицу, мало того что старше на десять лет, так еще и нищий! Какая зарплата у учителя истории?

Чуть позже, правда, зять реабилитировался: и институт Татьяна окончила, и сам он из школы ушел, создав и раскрутив реставрационную фирму. Но трещина в отношениях между семьями так и не затянулась. Встречались редко, только по дням рождения или другим семейным датам, и по внуку Зорькин очень скучал. А теперь вот Сашку отправляли учиться в Лондон, в какую-то престижную школу. Послезавтра внук уезжает, поэтому сегодня вроде как проводы. Супруга с утра колготилась на кухне, стряпая любимые Шуркины эклеры.

По пути домой, выполняя наказ жены, Зорькин заскочил на Торжковский рынок за фруктами. Ему как раз взвешивали медовые нарядные груши, когда сзади послышались какой-то шум, женский крик «скотина» забористый басистый мат и треск ломающегося дерева. Обернувшись, Петр Максимович увидел под ногами в проходе яркую россыпь яблок, мандаринов, слив, винограда. Часть фруктов оказалась уже втоптана в бетонный пол, практически размазана. Покатый прилавок, на котором все это великолепие теснилось минуту назад, валялся рядом, разломанный на две части.

– Что случилось? – недоуменно поинтересовался следователь у продавщицы, которая завешивала груши.

– Не видите, что ли? – Она кивнула головой в глубь прохода, по которому удалялись трое крепких парней. Зорькин мгновенно отметил одинаковые высокие ботинки с заправленными внутрь брюками, короткие черные куртки и бритые, посверкивающие под лампами дневного света затылки. – Бандюги эти опять развлекаются! Каждый день одно и то же! Пройдут по ряду, потом убытку на пару тысяч!

– А милиция что? Есть же на рынке охрана?

– Охрана есть, толку нет. Они сами их боятся. Мне на прошлой неделе почти три штуки выкладывать пришлось! Как раз клубнику привезли, так они ее по полу просто растерли!

– Странно, – почесал лоб Зорькин. – К вам-то они что пристают, вы же – русская.

– А хозяин-то азербайджанец! Вот они нас и учат, чтоб мы на инородцев не работали. А как не работать? Детей кормить надо!

Домой Петр Максимович пришел мрачнее тучи, даже с любимым внуком общался чуть ли не через силу, хорошо, никто из домашних на него особого внимания не обращал, нашлись дела поважнее.