Что-то острое впивается в локоть и тут же затекшую руку освобождают от пут.

«Держись, брат, – мысленно подбадривает Ваня. – Я с тобой!»

Это утро не сулило Зорькину ничего хорошего. Снова бессонная ночь, только теперь не от желания проанализировать и, сложив головоломку, понять, а от ясного понимания этой вдруг разрешившейся шарады. Разгадка не принесла ни радости, ни даже облегчения. Напротив, муторную тяжесть, до тошноты, а еще страх. То, что он узнал, пробив по своим каналам личность капитана Трефилова, в ином мире – Путяти, лишь утвердило Петра Максимовича в правоте своей версии. Собственно, и не версии уже, а вполне материального факта. Три серых листочка пополнились еще одним – схемой, на которой разрозненные квадратики, кружочки и треугольнички с указанием преступлений и мест их совершения неуклонно сходились к центру, где господствовал один большой шестигранник, обозначенный символом «X». В целом схема сильно напоминала паутину, вязкую, мелкоячеистую, множественно и прочно переплетавшуюся. Сам же центровой «X» выглядел натуральным пауком, цепко удерживающим за пунктиры и стрелки все прочие геометрические фигуры...

Подобным произведением следственной мысли вполне можно было гордиться, однако никакой гордости Петр Максимович не ощущал. Голова раскалывалась от мыслей. А ребра в области сердца разрывала расширяющаяся пустота.

В девять его ждет Митрофанов. Дернул же черт сыграть в благородство! Отзыв обвинительного... Продление следствия... Новые обстоятельства... Идиот! Копал, копал – выкопал.

Могилу он себе выкопал, вот что.

Сказать Митрофанову, что пошутил? А все это сжечь к едрене фене? Но... А внук? А та фруктовая тетка с рынка? А пацан этот безрукий?

С другой стороны, похоже, что он, рядовой следак, в одиночку раскрыл...

Что раскрыл? Вон он, основной вопрос... Без ответа.

Сжечь. Уничтожить. А как тогда жить? Зная...

А что, если... В конце концов, у него есть начальство! Тот же Митрофанов.

– Петр Максимович, – поднялся навстречу бывший ученик. – Как ты? Чего удумал? Я, грешным делом, решил, что ты снова – того! – Митрофанов выразительно щелкнул себя по кадыку. – Я тут ради тебя горло деру, убеждаю, что ты – лучшая кандидатура на кадры, а ты мне такой бэмс... Надеюсь, больше никому эту свою идею с отзывом обвинительного не излагал?

– Нет.

– Ну и ладно, ну и славненько. Очень ты мне там, в кадрах, пригодишься. Работать все сложнее, свои люди во как нужны! – Митрофанов снова потревожил свой кадык, теперь полоснув по нему ладонью.

– Зря старался, Олег, – буркнул Зорькин. – Не пойду.

– Что – зря? – Собеседник покровительственно хмыкнул. – С твоим опытом сам Бог велел воспитывать молодежь. Учить уму-разуму.

– Нет, – снова повторил Зорькин. – Не надо.

– Что за каприз, Максимыч? – недовольно уставился на него Митрофанов. – Я что, зря жопу рвал?

– Зря. Увольняюсь.

– Что?

– Увольняюсь я, Олег Вячеславович. Совсем.

– Ты что, опять с похмелья, Максимыч?

– Наоборот протрезвел. Вот это, – Зорькин бухнул на стол перед начальником тяжелый пакет, – информация. Наша, официальная и всякая иная – пресса там, Интернет... Сверху в голубой папке – мой отчет. Прочитаешь – поймешь. Делай с этим что хочешь. Посчитаешь нужным – дай ход. Нет – сожги и забудь. Я уже забыл.

– Ты мне бомбу, что ли, принес? – неуверенно улыбнулся Митрофанов, опасливо косясь на пакет. – По-человечески сказать не можешь, что там?

– Сам поймешь, – хмуро сообщил Зорькин. – Хочешь – скажи, что сам до всего этого допер, мне не жалко.

– Да что там, Максимыч? – забеспокоился начальник. – Сядь, я при тебе посмотрю.

– Нет, – отодвинулся к двери Зорькин. – Я пошел. Мне надо еще рапорт об увольнении зарегистрировать.

– Максимыч...

– Прощай, Олежек. И не препятствуй. Прочитаешь – сам уйти попросишь, чтоб глаза не мозолил. – И не дожидаясь, пока открывший рот Митрофанов скажет что-либо еще, вышел.

Главврач реанимации пропустил в кабинет двух женщин, показал на кресла:

– К сожалению, к нему сейчас нельзя. Только что закончили прямое переливание крови. Он слаб, очень слаб.

– Он выживет? – не выдерживает дама помоложе, сероглазая красивая шатенка, видимо жена.

– Надеемся, – кивает доктор. – Сейчас все зависит от него самого.

– Мой сын обязательно выживет, – вздергивает подбородок женщина постарше, с седой стрижкой, – он сильный.

– Конечно, – соглашается доктор. – И очень везучий: нашли его вовремя, еще бы немного и...

– А кровь ему хорошую перелили? – неожиданно спохватывается супруга. – Его СПИДом или гепатитом не заразят? Сейчас столько ужасов про это рассказывают!

– У нас не было времени проверять кровь на инфекции, – сухо роняет врач. – Но донор – молодой парень, думаю, все обойдется. Я же сказал, ваш сын и супруг очень везучий человек. Такую кровь, как у него, найти весьма сложно.

– Четвертая, резус отрицательный, – вставляет Алла Юрьевна. – Подобная кровь наличествует у очень небольшого числа людей, и почти все носители этой крови – исключительные личности, начиная с Иисуса Христа.

– Что, у Христа тоже? – удивленно переспрашивает доктор. – Не знал.

– Знаете, есть теория, – с удовольствием просвещает его седая дама, – что группа крови имеет наследственные корни. Особенно такая редкая. Она течет в жилах всего семи процентов землян, и вполне возможно, что все они – дальние родственники.

– Алла Юрьевна, вы хотите сказать, что наш Алик – родственник Христа? – с глупой и гордой улыбкой спрашивает супруга больного.

– Вполне возможно, – скромно пожимает плечами дама.

– Ну а тот донор, у которого сегодня кровь взяли, может, и он – наша родня? – Сероглазая с любопытством смотрит на свекровь. – Надо, наверное, с ним познакомиться?

– Ты же знаешь, Жанна, – покровительственно и холодно цедит Алла Юрьевна, – в Санкт-Петербурге у нас родственников нет. Все умерли в эмиграции. Хотя, конечно, мы должны поблагодарить этого доброго юношу. Доктор, мы можем его навестить?

– Вряд ли, – врач устало трет глаза, – его уже увезли в палату. Спит.

– Ничего-ничего! – машет рукой сероглазая. – Мы потом к нему зайдем, когда Алик поправится, вместе и зайдем! Они же теперь кровные братья! Вы фамилию скажите, я запишу.

– Фамилию? – Доктор роется в бумагах. – Сейчас узнаю.

Нажимает на селектор, долго слушает гудок.

– Лида, скажи-ка мне фамилию паренька, у которого кровь брали.

– Баязитов, – звонко докладывает голос. – Иван Романович Баязитов.

– Иван? Баязитов? – Седая дама смертельно бледнеет. —Вы не ошиблись?

– Вы его знаете, Алла Юрьевна? – с тревогой глядя на изменившееся лицо свекрови, спрашивает сероглазая.

– Нет, – едва разлепляет сухие губы та. – Фамилию по телевизору слышала, бандит, который девочку убил. Разве он не в тюрьме?

– Из тюрьмы и доставили, – спокойно объясняет доктор.

– Как? – вскакивает сероглазая. – Кровь убийцы – моему мужу? Он же прокурор города! Почему вы не спросили разрешение у родственников?

– Вам нужен живой супруг или мертвый прокурор? – устало поднимается врач. – У убийцы, думаю, кровь ничуть не хуже, чем у прокурора. По крайней мере, совершенно одного цвета. Извините, мне нужно к больным. У нас – обход.

Стыров приехал на работу рано, еще до прихода секретаря, потому сам сгреб всю почту с ее стола и принялся внимательно рассматривать конверты. В данный момент его не интересовали ни оперативные сводки, ни секретные приказы. Даже письмо с изображением совы в уголке, что означало особую секретность послания и особую же важность, он, не задумываясь, отложил в сторону: потом.

Невзрачный канцелярский конвертик, серенький, тощий, отыскался в пачке ночной курьерской доставки. Синяя литера «М» вместо марки говорила о том, что отправитель сего послания – «Медпункт». Так скромно именовался громадный и разветвленный научный блок, чуть ли не институт, занимающийся единственно выполнением специальных заказов таких же, как у Стырова, секретных подразделений.